Анна Зимова - Ходячие. Второй шаг

Зажурчавшая вдруг кофеварка заставила его подскочить. Сразу же раздался звонок в дверь. Стараясь не шуметь, он посмотрел в глазок. Плохо, что линза искажает лица, не давая возможности отличить тех, кого можно впускать, от тех, кого впускать нельзя.

Сегодня звонили уже три раза, и он никому не открыл. На этот раз за дверью стоял знакомый человек. Парень, который пару раз в неделю приносит бесплатные газеты. В них реклама мебели, посуды, бытовой техники. Картинки и текст напечатаны на плохой бумаге, поэтому газеты пачкают руки, и они от них отказываются. Но парень продолжает ходить в Квартиру. И сейчас он жмет кнопку звонка, прося, чтобы его впустили.

Вспоминаем, о чем говорила мама. Все должны быть подвергнуты проверке.

– Кто там? – спросил он.

Этих двух слов вполне достаточно. Сейчас парень должен произнести свое дежурное: «Возьмите газетку, пожалуйста». Но тот молчал.

– Кто там? – повторил он громче, уже понимая, что парня, конечно же, не впустит.

Горецкий потер подбородок. Щетина уже довольно убедительная. И щека почему-то горит. Голова трещит умеренно. Кофейку бы. Но в том, чтобы просить кофе сразу после того, как он увел самолет от столкновения, было нечто суетное. Ситуация требовала хотя бы непродолжительного молчания.

Ручка штурвала самолета – один из самых удобных рычагов для управления транспортом. Она будто создана для мужской ладони. Но он схватил ее так грубо и дернул на себя так резко, что ободрал кожу.

Якушев смотрит слишком уж пристально. Это шок. Сполохи пламени от горящего SuperJet‑100 остались позади. Пассажиров лишь тряхнуло, некоторые пролили чаек на коленки. Горецкий снова потер щеки и поморщился, когда щетина кольнула свежую ссадину на ладони. Летчики часто отказываются бриться перед рейсом – дань приметам, которые в авиации чтут. Но он, Горецкий, бриться попросту поленился.

– Что ты его так близко подпустил? Хотел получше рассмотреть?

– Я не знал про него, – прошептал Якушев пересохшими губами и добавил робко, как школьник, не выучивший урок: – У нас не работает связь. Вообще.

– Все у нас работает, – мрачно констатировал Горецкий, покрутив по очереди все ручки приемника.

– Почему тогда никого не слышно? Я все частоты перепробовал. Я что, по-твоему, идиот?

– Это – пожалуйста, если тебе так нравится. Но мы ничего не слышим потому, что нам просто не отвечают. Сигнал есть – диспетчеры молчат.

По лицу Якушева промелькнуло облегчение, которое сразу сменилось озабоченностью.

– Садиться, видимо, будем вслепую, – кивнул Горецкий и нажал кнопку вызова бортпроводницы: – Дашенька, где там мой кофе? Разве я не заслужил?

Даша уже давно усвоила: пассажиры вечно нервничают из-за ерунды, тогда как настоящие неприятности остаются для них «за кадром». Когда в иллюминаторе появился SuperJet‑100, все, кто прежде так волновался из-за небольшой тряски, даже не сообразили, что их рейс постигли настоящие проблемы. Крики были, но не те, которых следовало ожидать.

– Дай, дай я сяду к окну! – завопила подружка черноволосого красавца. – Егор, да поменяйся ты со мной местами! Я с ним сфотографируюсь!

– Сядьте быстро на место и пристегнитесь! – Даша буквально толкнула ее в кресло.

– А почему увезли тележку с напитками? – спросила девица.

– Да сядьте вы!

Их чуть не задело крылом другого самолета, а она беспокоится о чае.

Лишь когда небо под ними вдруг расцвело сполохами, похожими на оранжевые облака, девица, наконец, завопила от ужаса. «Если бы ты знала, что у нас нет связи и мы в буквальном смысле идем под Богом, то запела бы еще громче», – горько усмехнулась про себя Даша.

Якушев снова был на грани истерики. Остервенело нажимая кнопку связи с диспетчерами, забыв о радиоэтикете, он матерился, призывая ответить хоть кого-нибудь. Происходящее напоминало дурной сон. Страх, растерянность – и никакой помощи, никаких разъяснений. А уже пора начинать снижение. Горецкий даже не смотрит в его сторону – уставился воспаленными глазами перед собой.

– Может, до Финляндии? – предложил Якушев, но Горецкий процедил:

– У нас перерасход топлива. Всю дорогу встречный ветер. Будем садиться в Питере.

– Но нет же никакого сигнала!

– Решение о посадке принимаю я. Точка.

Виктор Якушев тер ладонью лицо, бешено глядя на командира.

– Объявляю посадку в «Пулково», – заявил, наконец, Горецкий.

И тут Якушев, у которого окончательно сдали нервы, закричал: «Нет!» И сделал то, чего делать нельзя ни при каких условиях, – схватил руку главного пилота, которая уже опустилась на рычаг. И сразу же получил молниеносный удар в нос, такой точный и стремительный, что Якушев едва не потерял сознание.

– Сука! Ты у меня под суд пойдешь! Я тебе обещаю, ты сядешь! – взвыл он. Впервые Якушев позволил себе кричать на командира. Самолет, черпнув воздух носом, стал плавно снижаться.

– Соберись, – попросил Горецкий. – Другого выхода нет. Верь мне.

Зажав нос пальцами, Якушев метнул на первого пилота полный злобы взгляд, но тот будто не замечал. И тогда, наконец, пассажиры услышали твердый и приветливый голос: «Говорит капитан корабля Сергей Горецкий. Мы приступили к снижению и приблизительно через двадцать минут совершим посадку в аэропорту „Пулково“. Просьба всех занять места и пристегнуть ремни». Но, как только они вынырнули из облаков, стало понятно – посадка будет, мягко говоря, проблемной.

За годы работы Даша навидалась разновидностей человеческого страха. Достаточно заглянуть в глаза пассажиров, когда происходит что-то незапланированное. Перспектива рухнуть с высоты заставляет человека сбросить все напускное и стать самим собой. И сейчас будто ветер прошел по салону, срывая со всех маски.

Под ними как на ладони простирался Петербург. Уже можно было различить флаг на крыше Константиновского дворца. Скопление машин на шоссе: фуры, легковушки, автобусы. Обычная картина. Но пейзажу, открывшемуся их взглядам, не хватало динамичности. Машины стояли, сгрудившись на дороге хаотично, застыв в самых разных положениях. Дом в каких-то ста метрах от дворца горел, но ни одна пожарная машина не стремилась к нему, прося всех расступиться. Не прорывались к президентской резиденции и полицейские, вращая мигалками. По другую сторону шоссе гигантской гусеницей извивался по земле сошедший с рельсов товарный состав; из вагонов высыпались щебенка и песок.