Александр Матюхин - 13 маньяков

– Я бы тоже выпила.

– Ну да…

– У меня дома вино. Это в пятнадцати минутах ходьбы. Пойдем.

И она положила ладонь на его промежность.

«Ты странная, но сегодня я тебя трахну», – пообещал ей мысленно Минаков.

И она вновь повела его за руку – через бессонный приморский проспект, по взбирающимся в гору улочкам. Едва они отошли от центра города, как попали в соответствующую времени суток тишину. Курортники остались позади, редкие фонари слабо освещали безлюдную дорогу. Нина стала вести себя спокойно, как в начале их знакомства, наладившийся диалог вновь вертелся вокруг литературы. Минаков решил, что ночной воздух протрезвил ее; его он точно протрезвил.

– Ты живешь одна? – спросил он, запыхавшийся от долгого подъема вверх. Прогулки по этому городу напоминали альпинизм.

– Одна. Детей у нас не было. Дети нас мало интересовали, понимаешь? У нас были книги.

– Я тоже считаю, что книги лучше детей, – поддержал Глеб. – Могу признаться тебе, как поклоннице номер один. Когда я писал «Рабов», я…

Он замолчал, увидев, что спутница остановилась. Перед ними, в низине, раскинулся частный дом времен, кажется, Чехова. Стены его едва виднелись сквозь заросли сирени.

– Послушай, – сказала Нина медленно, будто тщательно подбирала слова. – Я вовсе не твоя поклонница.

– Нет? – шутливо вскинул он брови.

– Нет. Твой роман, «Рабы»… в нем слишком много слюны.

– Слюны? – Удивление стало не наигранным.

– Да. Много слюны и спермы. – Ее правильный римский носик сморщился. – Много мужского запаха. Не самого мужчины – его там нет, а именно запаха. Старых трусов, пота, несвежего дыхания. И слюна, она висит на каждой строчке жемчужными ниточками. Ты не обижайся, хорошо?

– Хорошо, – оторопело повторил он.

– И там слишком много тебя, понимаешь? Ты выводишь на сцену персонажа, этого Фому, но вместо него ты постоянно суешь себя. А ты не интересен читателям. Ты только рассказчик, да? Ты должен рассказывать, а не падать на слушателя огромным пахнущим телом. Куда ни сунься, слюна, да?

– Продолжай, – с энтузиазмом закивал Глеб. Удивление сменилось в нем весельем, саркастическая ухмылка заиграла на губах. В дилемме «плакать или смеяться» он выбрал последнее. Ведь это правда происходило: шизоватая пьяная медсестра критиковала его роман, получивший четыре международные премии, переведенный на шесть языков (и это только начало!), ждущий скорой экранизации… Она говорила ему в лоб о недостатках того, к чему ни она, ни ее покойный бесталанный докторишка и на милю не приблизились бы! И пускай он не помнил наизусть ни одного стихотворения (даже своих, юношеских), а она вызубрила всего Фицджеральда (тоже мне величина!), она не имела никакого права!

Но Минаков сдержался. Подавил справедливый гнев. Он мог бы отвесить ей оплеуху, наорать и вернуться в отель. Но существовала другая возможность. Промолчать. Проглотить. Поиметь ее. А уж потом высказать все, что накипело в душе за время вынужденного общения с этой дурой.

– Все так плохо? – заискивающим тоном спросил он.

Получилось реалистично.

– Ну не знаю, – вздохнула она серьезно. – Возможно, хорошее редактирование помогло бы. Если выбросить все лишнее, возможно…

Минаков скрипнул зубами и сказал приветливо:

– Я рад, что ты так искренна со мной. Я это очень ценю, правда.

Она не заметила подвоха и застеснялась.

– Мне приятно помочь тебе. Ну чего же мы стоим?

«И верно, чего же? – хмыкнул он про себя. – Чем скорее я кончу, тем скорее объясню тебе, как это плохо – хамить известным писателям».

Нина побежала к дому по каменным ступенькам. Минаков – за ней, полный злого азарта. Вопреки всему, заявление девушки не убило в нем сексуальную тягу, а лишь распалило ее.

Сегодня он будет жестким, быстрым и грубым.

Обстановка в доме Нины заставила Глеба вспомнить о квартире своей бабушки-долгожительницы. Дряхлая венгерская мебель, телевизор «Электрон», накрытый накрахмаленной салфеткой, искусственные цветы в вазах. На стене – черно-белые фотографии и вышитое панно с оленями. Ужасная ковровая дорожка под ногами – как без нее. Минаков прогулялся мимо серванта, разглядывая с отвращением выставку пыльного хрусталя и фарфоровых зверушек.

Это не было похоже ни на жилье хирурга, ни на обитель молодой женщины.

И вдруг он понял, почему не уходит, почему игнорирует звоночки, сигнализирующие о явной ненормальности блондинки.

Она заводила его. Ее странность притягивала. Ее хотелось ударить и трахнуть одновременно.

И – да, из нее выйдет неплохой персонаж для будущей книги.

– Здесь ничего не изменилось после смерти мужа, – сказала Нина, входя в комнату с двумя бокалами вина. – Он вел аскетический образ жизни. Ненавидел роскошь.

Глеб взял бокал, осмотрел его придирчиво. Бокал был чистым, и он сделал один осторожный глоток и еще два жадных.

– А где же книги? – спросил он, отрываясь от вина.

– Я не держу дома книг. Они все здесь. – Нина коснулась виска.

– Ах, ну да.

– Вот он, мой муж.

Минаков покосился на фотографию, запечатлевшую пожилого мужчину, похожего на старичка-геолога. Понятно, почему у них не было детей.

– Он выглядит взрослым.

Нина проигнорировала его замечание. С трепетом в голосе она сказала:

– Он научил меня всему, что я знаю. Представляешь, до встречи с ним я не любила читать. Я не прочла по-настоящему ни одной книги. Он привил мне любовь к чтению. Показал, как это важно. Важнее всего на свете. И он научил меня находить главные книги. И запоминать прочитанное.

– Ты имеешь в виду наизусть? Он научил тебя заучивать книги? Как Фицджеральда?

Минаков заглянул в карие, обведенные голубой тушью глаза Нины. Что-то щелкнуло в его голове. Он спросил вкрадчиво:

– Он заставлял тебя зубрить их?

– Ты не понимаешь, – улыбнулась она. – Я помогала ему создавать его роман. То, чему я научилась, стало основой его метода. Он называл это метод сборки. Ты спрашивал меня, как отличить важную книгу от той, которую не стоит читать. Я научилась отличать пальцами. Я просто касалась обложки и чувствовала или не чувствовала. Вспышка, понимаешь. Здесь, в затылке. Если ее нет, значит, нет никакой книги, значит, это просто страницы с глупыми буквами. Но если есть вспышка и разноцветные огни, получается, ты нашел главное.

– Прости, но это звучит как бред, – сказал Минаков.

– Вовсе не бред, – с жаром выпалила она. – Сколько книг ты прочитал?

– Много. Сотни или тысячи. Не знаю.

– А я прочитала тридцать девять книг. Но все они были настоящими. Там было слово. Ты знаешь про слово?

– Просвети, будь любезна.

– В каждой важной книге есть одно-единственное слово. Обычно его не замечают. Оно затеряно среди других слов. Даже автор может не знать о его предназначении, но он вставляет его подсознательно в свою книгу. Оно светится, надо только уметь видеть это. Оно не похоже на слова рядом. Даже если это слово «я» среди множества «я» в романе, оно другое. Будто набрано отличающимся шрифтом.