Призрачный свет - Уинтл Уильям Джеймс
На следующий день доктор Уэллс рассказал обо всем этом своему близкому другу и добавил, что большую часть вечера провел за тщательным изучением таинственных четок, — с отрицательным результатом. Он проверял каждую гипотезу, которая приходила ему в голову, как только это было возможно. Он применил различные химические тесты к бусинкам, полагая, что они, возможно, не то, чем кажутся, а состоят из какого-то вещества, на которое может влиять атмосферная сырость. Но они оказались настоящими рубинами, изумрудами, одним аметистом и одним куском нефрита. Ни на что из этого нельзя было повлиять подобным образом.
Он обратил особое внимание на нитку кетгута, на которую они были нанизаны, вспомнив барометры, предсказывающие погоду, которые приводились в действие коротким кусочком этого вещества. Но даже воздействие пара не производило сколько-нибудь заметного движения. Затем он попробовал различные электрические тесты, но все безрезультатно.
В свете того, что произошло потом, показательно, как он самым тщательным и даже микроскопическим образом исследовал резной нефритовый кулон, так сильно напоминавший голову змеи. У него, кажется, возникло подозрение, что он может быть открыт и, возможно, содержит какое-то вещество. Но он мог убедиться, что это не так. Кусок нефрита был, несомненно, твердым и не содержал в себе ничего.
Пока что испытания ни к чему не привели. Но все же доктор Уэллс не мог отделаться от впечатления, что в четках присутствовало что-то сверхъестественное. Казалось, они сопротивляются испытаниям! Хотя сама мысль об этом была абсурдна, бусины, казалось, пытались выскользнуть из его пальцев; а однажды вся эта штука вдруг обвилась вокруг его запястья и, казалось, сжалась. Конечно, вполне возможно, что теплота руки, воздействующая на нить кетгута, могла объяснить нечто подобное, но эффект казался несоразмерным такой причине.
Наконец доктор Уэллс смирился с выводом, что все это было чисто субъективным и не существовало вне его собственного воображения. Однако неприятно было думать, что он находится в том ненормальном состоянии, когда человек «видит». Он всегда гордился своим трезвым суждением и способностью к уравновешенной критической оценке. Тем не менее, было бы неплохо поговорить об этом со специалистом. Такие вещи нужно пресекать в зародыше.
На следующий день он записался на прием. Дело вдруг стало неотложным. Кажется, он снова изучал четки, сидя в кресле после обеда. Чувствуя сонливость, он положил их на стол рядом с собой и приготовился вздремнуть. Минут через десять его разбудил громкий стук в дверь. Он вскочил с кресла с криком тревоги. Красных четок на столе не было. Они свернулись кольцом на груди спящего, и оскаленная голова была поднята, словно для нападения! Они упали на пол, когда доктор Уэллс вскочил.
Теперь ему определенно пора было прибегнуть к помощи специалиста. Галлюцинации подобного рода заканчиваются безумием, как он хорошо знал. Конечно, это была галлюцинация. Любое другое объяснение было чистым безумием. Вопрос заключался в выборе между двумя различными формами безумия.
Утром он записался к врачу, назначив встречу на следующий день. Но не пришел. Вопрос о его здравомыслии так и остался открытым. Красные четки исполнили свою миссию, если она у них была.
Доктор Уэллс был найден в своем музее, как показалось, спящим в кресле. Но он не ответил, когда его позвали, и врачи определили, что он умер несколько часов назад. Красные четки лежали свернутыми на его плече и упали на пол, когда его подняли.
Следствие было проведено должным образом, и коронер выразил мнение, что доказательства были в высшей степени неудовлетворительными. Вскрытие не выявило причины смерти с какой-либо определенностью. Патологоанатомы могли сказать только, что симптомы указывают на отравление алкалоидами, но никаких следов такого алкалоида в органах тела обнаружить не удалось. Во многих деталях доказательства предполагали смерть от укуса змеи, но и здесь не имелось никаких определенных доказательств.
Никаких следов насилия, никаких внешних повреждений, кроме двух очень маленьких проколов на левой щеке, чуть ниже глаза. Они были как раз такими, какие могут быть вызваны укусом маленькой змеи. Но не было никаких свидетельств того, что какая-либо змея могла проникнуть в комнату, и не было никаких следов змеиного яда поблизости от незначительных ран. Таким образом, присяжные не могли сделать ничего лучше, чем вынести то, что называется «открытым вердиктом», который просто оставил поставленные вопросы без ответов.
Что касается красных четок, то они исчезли сразу после трагедии. Украл ли их кто-то из слуг или кто-то другой, кто мог войти в комнату, никто не знает. А те немногие, кто знал эту трагическую историю, были не очень расположены предпринимать какие-либо шаги для ее расследования.
В сумерках
Мостин-Грейндж — прекрасный старинный дом, расположившийся в тени Чилтерн Хиллс. Он датируется временем Тюдоров, хотя внешне это мало что доказывает. Так называемые реставрации и улучшения сделали все худшее, что могли сделать, и внешний вид дома наводит на мысль о временах Георгов или даже более ранних временах королевы Виктории. Но внутри Грейнджа дела обстоят лучше.
Что касается расположения старых комнат, то оно осталось почти таким же, каким было, когда королева Елизавета провела ночь в этом месте и таким образом обеспечила его «комнатой королевы», — непосредственно над тем помещением, которое в наши дни используется как гостиная. Большой зал, который в те дни был гостиной семьи, занимает центр строения, имеет прекрасную деревянную крышу и замечательную галерею менестрелей. С обоих концов галереи расположены спальни, а пространство над ней украшено фамильными портретами и военными трофеями.
Дом представляет собой идеальный лабиринт переходов и неожиданных поворотов, с сюрпризами в виде комнат в странных и неожиданных местах. Комнаты были построены внутри комнат; различные уровни этажей, ступени вверх или вниз из одной комнаты в другую — настоящие ловушки для неосторожных. Некоторые комнаты имеют низкий потолок и не так хорошо освещены, как хотелось бы, в то время как другие освещены чрезмерно. То же самое можно сказать и о проходах; так что все здание — это место смешения света и тени и внезапных переходов от одного к другому.
Таков был Мостин-Грейндж, когда я увидел его несколько лет назад, проведя три или четыре месяца под его гостеприимной крышей. Это произошло благодаря старой студенческой дружбе с Джеком Болтоном, унаследовавшим дом от дяди, который при жизни не обращал на него внимания, но после смерти сделал его своим наследником. Новый хозяин Грейнджа, — холостяк, как и я, — никогда по-настоящему там не жил. Он пробыл в этом месте всего месяц или два после того, как оно перешло к нему, а затем отправился на охоту в Британскую Колумбию, что было запланировано задолго до этого. Так как я в данный момент был «свободным художником», он предложил мне остаться в Грейндже и присматривать за ним на время его отсутствия.
Это устраивало меня, — на самом деле это было просто находкой, — и я решил провести осень в приятной обстановке. Так как ни он, ни я не знали соседей, а дом казался опустевшим и оплакивавшим недавнюю смерть своего хозяина, то, возможно, временами мне становилось скучно; поэтому я решил воспользоваться случаем и написать книгу, которую уже давно задумал. Время меня не подгоняло: я мог писать, если придет вдохновение, и не волноваться, если оно не придет.
Так уж случилось, что в Мостин-Грейндж книга мало продвинулась вперед: мое внимание занимали другие вещи, и некоторые из них описаны ниже. Это были, мягко говоря, странные и необычные происшествия, и если за ними и скрывалась какая-то тайна, то она так и осталась тайной. У меня есть свои соображения на этот счет, но это не повод навязывать их другим. Если мой рассказ не скажет сам за себя, я не вижу повода выступать в качестве его представителя.
Здесь, пожалуй, уместно будет добавить, что, насколько я знаю себя, я не обладаю богатым воображением, и поэтому все побуждения написать роман были отвергнуты. Я также не склонен видеть вещи, которые необычны и не очевидны для обычного человека. Я не пью и не принимаю наркотики; я так мало знаю о психических заболеваниях, что написание этих слов вызывает у меня затруднение; мое здоровье в норме, и в то время, когда все это происходило, я чувствовал себя особенно хорошо и был настолько свободен от какого-либо беспокойства или депрессии, насколько это вообще возможно для человека. А теперь перейдем к рассказу.
