Самая страшная книга 2024 - Тихонов Дмитрий

Слово не собрать. Остается только плакать.

Никто ничего им не рассказал. Погибла. Точка.

Но шила в мешке не утаишь. Старшаки громко и довольно обсуждали, что Диана Романовна покончила с собой. Повесилась.

Васька спросил об этом маму, та вздохнула, отложила вязание и сказала:

– Иногда все бывает сложно.

Теперь, кроме боли и грусти, Васька почувствовал, что его… предали. Как она могла так поступить?! Как она могла бросить их с Толькой?!

Очень редко, в самых глубоких температурных снах, Диана Романовна стала приходить к нему. В руках она держала петуха, красного, как последний закат, у ее ног лежала собака, черная, как слепая ярость, а за спиной до самого потолка возвышалась свинья, огромная и белая, как боль.

Диана Романовна молчала, ведь она была мертва, ее шея сломана, а поперек горла тянулась…

…Василий поправил сползший шарф, спрятал красную, до сих пор саднящую борозду.

Толик вел машину, молчал, иногда злобно постреливал взглядом в сторону друга, а потом наконец сказал:

– Ты дебил.

И не поспоришь.

Василия еще трясло, тело ощущалось таким легким, что, казалось, если бы не ремень безопасности, он бы воздушным шариком взлетел к крыше. Мысли текли вяло, заторможенно. Последствия транквилизаторов, которыми его в лошадиных дозах пичкали в наблюдательной палате на протяжении двух дней, пока Толик не примчался в Москву и не забрал его из дурки.

– Сколько… – прохрипел Василий.

– Что?

– Сколько… дал… на лапу… врачам… я верну…

– Иди на хер.

– Прости… Прости…те.

Он закрыл глаза.

Зря.

Даже через остаточное феназепамовое опьянение к нему пробивались образы, утягивали в водоворот.

Василий всегда думал, что под транквилизаторами не бывает снов, но в его случае они лишь закрывали двери к побегу из кошмаров. Когда засыпал, оказывался среди мелькающих картинок-осколков-льдинок-фрагментов без возможности отвести взгляд.

Он ущипнул себя, сигнал о боли дошел до мозга медленно, с задержкой.

– Толь… Я не хочу спать… Толкай, если я…

– А нужно! Слушай, сейчас тебе и нужно проспаться!

– Я убил их, Толь.

Толик отпустил руль, влепил Василию пощечину, выровнял машину и выпалил:

– Нет, долбоящер! Не ты! И не надо никаких «если бы»… Тебе нужно нормально проспаться.

«Да, – подумал Василий, – наверное, нужно».

После звонка тем утром он мгновенно протрезвел.

Василий выдержал все: долгие разговоры, опознание, поход в ритуалку и расспросы вежливой девочки о том, какие гробы ему по финансам.

Он перенес похороны, поминки, не выпил ни капли, теща выла ему в плечо и называла сыном, он едва сдерживался, чтобы не оттолкнуть эту раскрасневшуюся вонючую тетку.

Ему хотелось поговорить с настоящей матерью, но она давно умерла и, если этот мирок подразумевает наличие рая, встретилась с внуком и невесткой, а Василий никогда не будет рядом с ними.

«И хорошо», – думал он.

Вечером набрал Тольку, выслушал соболезнования, друг грозил немедленно приехать, но Василий сказал, что все нормально. Не стоит. Увидятся еще.

– Я билеты возьму. Сам привалю. Давно дома не был, – соврал он.

Мир почернел, краски исчезли, выгорели в пламени, осталась одна копоть.

На следующий день после поминок Василий купил несколько бутылок водки.

Он хотел напиться, но трезветь в его планы не входило.

Все с этого и началось. Со сраного корпоратива. Он буквально приполз домой. Лена нашла его спящим на ступеньках между этажами и еле растолкала.

– Последняя капля, – сказала она, а Василий брел в спальню, сосредоточившись на одной цели: не упасть.

Они ведь говорили, что у него проблемы и им нужно справляться вместе, но Лена, пока он отсыпался, собрала вещи. Увезла сына.

Лена хотела просто проучить, переждать в квартире подруги, та уехала в отпуск и оставила ключи, просила поливать цветы. Наверняка Лена собиралась вернуться домой к ночи, максимум – на следующий день, к тому моменту Василий точно извлек бы урок.

Так он, по крайней мере, хотел думать.

В одной из соседних квартир протекал газ.

Запаха никто не заметил или не обратил внимания.

Как бы то ни было, взрыв.

Пожар.

– Они…

– Они вышли на лестницу, нужно было на балкон, тогда могли бы… ой… извините… Нет… не страдали, если вы об этом, – говорил патологоанатом, застенчивый парень, старающийся не поднимать глаз. – Угарный газ вытесняет кислород, они потеряли сознание до того… Это как… уснуть. Задыхаться вообще не больно. Обгорели после. Это точно. Им не было больно.

«Врал ли он?» – думал Василий и вливал в себя стопку за стопкой.

Дни смазались, превратились во фрагменты, из которых, как ни старайся, единой картины не сложишь.

Он помнил, как стоял на кассе в одних пижамных штанах и засаленной футболке, несмотря на околоминусовую температуру, и тряс рукой, сжимая купюры, а чернота мира била в голову оглушительным петушиным криком, утверждающим, что утро никогда не наступит.

Помнил, как плакал, разговаривая с Толиком по телефону, просил за все прощения, затем во внезапной вспышке пьяной злобы послал друга и вылил на него поток желчной гадости, оскорбляя, стараясь зацепить как можно больнее. И голос Василия, полный отчаяния и ярости, в этот момент походил на собачий лай.

Помнил, как бросил смартфон и взял Ленину скакалку. Матерясь, попытался снять с крючка люстру, уронил, и она с грохотом разбилась на десятки осколков, напоминающих льдинки. Он посмотрел на них, сплюнул, поднялся на табурет, обмотал один конец скакалки вокруг шеи, другой завязал на крючке. Ему почудился топот за спиной, а перед падением он увидел, как на середину комнаты неспешно, вразвалку вышло огромное белое животное, а затем…

Шею сдавило, крик не вырвался наружу, мир исчез в красно-черной вспышке, Василий вцепился в веревку, забился в воздухе и…

Патологоанатом врал. Задыхаться – очень больно.

Все так и происходит.

Мир почернел после смерти жены и сына, из него исчез весь свет. Это закричал петух.

Василий орал в телефон: «Пошел на хер!» Это лаяла собака.

И вот теперь он висел, задыхался. Через хрип и шум крови в ушах до него доносились тяжелый стук копыт, похрюкивание, свистящее дыхание.

Она здесь, и она голодна.

Крючок под его весом вырвался из потолка вместе с куском побелки. Василий рухнул на пол в осколки люстры, ударился затылком и потерял сознание.

В себя пришел уже в машине скорой, прикованным к каталке.

Когда вернулся из магазина с очередной порцией бухла, забыл закрыть дверь, соседи вызвали полицию на его крики в смартфон и грохот.

– Что… дальше? – спросил Василий, вынырнув из ледяного кошмара в духоту машины.

Толик вздохнул:

– Тебя ждет охеренный детокс. Под моим чутким руководством, а не этих рвачей. Пока у меня не перебздишься…

– Нет… Я не про это. Что дальше?

– Дальше – жизнь, друг. Жизнь.

…Внутренности Толика вытянуты из живота, словно магнитная лента из разбитой VHS-кассеты. Их жевали, сочатся коричнево-красной кашей. Ног нет до бедер, пах – кровавое месиво.

Василий подбегает к трупу в коридоре, хватает за плечи, и пальцы погружаются в рваную рану. Он отскакивает и ошарашенно смотрит на покойника.

Она объела Толика на кухне, затем выплюнула обратно. Чтобы Василий увидел, что совсем скоро ждет и его.

Василий бледнеет, до крови прокусывает губу, сглатывает и, дрожа, идет в прихожую.

По щекам текут слезы. Его трясет, как после недельного запоя, когда невозможно удержать даже стопку.

Слышит крик петуха и выбегает в подъезд…

…На лавочке у деревянного дома сидит подтянутый старик, загадочно улыбается в камеру. Смена кадра. Мальчики подходят к старику, излагают просьбу.

– Значит, богов своих захотели?

Они кивают.

– Есть место одно… Но опасно там.