Экзорцизм. Пролог - Стася Мэл
Она вздохнула и перевернулась на другой бок, спрятавшись под одеялом. Сном ли, явью было видение — оно встревожило ее. Новая жизнь, которую она представляла себе, когда уезжала из Ноднола, словно бы отдалилась. Мечты о соловьиной песне в зарослях жасмина, о тихих акварельных вечерах, о выздоровлении матери… Все это окрасили в черно-серый слова дедушки.
Когда через несколько часов Амалия спустилась к завтраку, она чувствовала себя совершенно разбитой. Сон сморил ее, когда солнце показалось над горизонтом, а ушел — когда в дверь постучалась Зои, готовая помогать с утренним туалетом.
За столом сидел только отец. Он читал газету, и Амалия заметила, как напряженно были сдвинуты его брови. Тревожные новости? Последнее время в газетах стали упоминать о всяких вредителях «с крылышками и без»…
— Доброе утро, отец, — Амалия присела и склонила голову.
— Доброе, — ответное приветствие прозвучало глухо, отец даже не поднял голову от газеты. — Подайте завтрак!
Служанки, что замерли по обе стороны от двери, исчезли одна за другой, чтобы меньше чем через минуту вернуться с подносами и начать споро сервировать стол. Тарелки и чашки с узором из ландышей чудесно смотрелись на жемчужно-белой скатерти, солнечный свет, льющийся в высокие окна, играл на их отполированных боках, и завтрак мог бы даже казаться праздничным, если бы за столом собралась вся семья, и зазвучали смех, добрые разговоры. Амалия знала, что такое возможно. Прошлым летом она гостила у друзей семьи, и там увидела совершенно другой мир — полный заботы, света и любви. Веселые вечера с домашним театром, уютные обеды, пикники, и каждый в семье чувствовал себя окруженным вниманием. Все это столь отличалось от того, что ждало Амалию дома, что она плакала, когда покидала гостеприимный дом друзей.
— Матери нездоровится, — произнес отец, когда служанки вновь вернулись на свои места.
Амалия посмотрела в пустую тарелку, «Уезжайте немедленно!» — вновь пронеслось у нее в мыслях, и она вздрогнула. Может, им и не стоило приезжать?
***
Избель сидела в кресле у окна, устремив взгляд куда-то вдаль. Легкий тюль чуть волновался от дыхания ветра, приносящего утреннюю упоительную свежесть, но комната тонула в тенях — окна спальни выходили на запад, и солнцу предстояло проделать долгий путь по небосводу, чтобы заглянуть в них.
По небу плыли легкие облака, шумели кроны яблонь. Когда-то в такие дни Избель гуляла по Хайд-парку… В чудесные дни юности… Один такой приснился ей сегодня: солнечный, яркий, полный беззаботного веселья! Она гуляла вдоль берега реки, чувствовала прохладу воды и тепло солнечных лучей, запах трав и мягкую гладкость цветов, что собрала в букет: анютины глазки, колокольчик, жимолость и василек. Сердце билось быстро и радостно, так, словно в груди поселилась влюбленность. Вот только нет реки в Хайд-парке, лишь озера с желтыми кувшинками, да и букеты без перчаток она никогда не собирала — для девушки ее положения подобное стало бы несмываемым пятном на репутации. Подобную шалость могли себе позволить лишь те, кто родился в семьях Лордов Основателей.
Избель отвернулась от окна и устало прикрыла веки. Сон совсем не дал отдыха, и теперь она чувствовала себя столь утомленной, словно всю ночь бродила неизвестно где!
— Госпожа? — в комнату заглянула Зои, и хоть вопрос она задала голосом мягким и негромким, у Избель челюсти свело от этого звука, а лоб будто пронзила раскаленная спица.
— Мне нездоровится! К завтраку не выйду, уходи!
Камеристка исчезла, и Избель с сожалением подумала о том, что она поторопилась прогнать ее, теперь придется самостоятельно идти за пледом, чтобы укутаться. Как это Дональд не заметил, что этот дом такой ужасно холодный?! Не иначе нарочно привез ее сюда, чтобы свести в могилу! Избель раздраженно распахнула шкаф, встала на цыпочки и потянула на себя вязаное покрывало, но едва оно оказалось у нее в руках, как что-то упало. Зеркальце! Наверное, какая-то из служанок замотала его, чтобы не разбилось при перевозке, да и забыла.
Избель осторожно наклонилась и подняла его. В зеркальце отразилось миловидное, совсем еще юное личико со вздернутым носиком; на гладкий белый лоб падали туго завитые локоны светлого, почти льняного цвета, а глаза… белые, словно молоко! Избель с коротким вскриком выронила зеркальце, и оно с глухим стуком упало на пол, треснув посередине. Это не ее отражение, не ее внешность! Это… это кто-то… другой!
Дрожащими руками Избель высвободила волосы из простой прически и притянула прядь к глазам, чтобы удостовериться, что она все такая же русая. Коснулась тонкого прямого носа, ничуть не вздернутого, пухлых, искусанных и от того слегка шелушащихся губ. Она все еще она! Ее внешность не изменилась! Страх откатился волной, а взамен пришло облегчение столь сильное, что у Избель даже ноги подогнулись, и она, цепляясь за дверцу шкафа, опустилась на пол. Плед расплескался подле, скрыв разбитое зеркало. Но вместе с облегчением явилось и кое-что другое, оно зацепилось за краешек души тонким коготком и отравило ее завистливым разочарованием. Девушка в отражении была столь юной, свежей и красивой! Ее локоны, уложенные по моде начала века, придерживала лента, расшитая серебром и жемчугом, платье открывало грудь, на которой поблескивала подвеска с опалом, длинные перчатки из паучьего шелка доходили почти до рукавов-фонариков — подобной роскошью Избель никогда не обладала.
Но очень хотела бы.
***
Шаг, второй, третий, скрип, снова шаг, второй, третий, выглянуть в окно и обратно — раз, два, три, скрип, раз, два, три. Сначала скрипящая половица раздражала, но потом Дональд нашел странное успокоение в этом звуке, который раздавался точно тогда, когда он его ожидал.
Почтальон все не шел, и это злило! В Нодноле письма доставляли до двенадцати, но может в Борроуфане дела обстояли иначе? Дональд попытался припомнить, рассказывал ли ему кто-нибудь о доставке корреспонденции, но не смог. Он снова выглянул в окно, но дорога к дому все так же оставалась пуста, и тогда Дональд решил идти на почтовую станцию сам.
Хлопнув дверью кабинета чуть сильнее обычного, он спустился в холл и, уже надевая шляпу, заметил камеристку жены. Зои сидела на стуле в столовой, и вокруг нее хлопотала одна из горничных:
— Ох, как же так-то, — приговаривала она, отрезая часть бинта и
