Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Возразить нечего. Я помолчала.

— Так ты что, расстроился типа?! — хлопнула его по плечу. — Себя жалеешь? Плюнь, не о чем! Я всю жизнь без отца живу.

От Алексея последовал очередной пристальный взгляд — озадаченный отчасти и как бы недобрый.

— Знаешь, — молвил он парой секунд позже, — а в тебе действительно нечто запредельное есть. Я вот пока не пойму, что именно и из каких сфер — но ты явно не рядовая человеческая штучка. Неспроста меня притягиваешь. Неужели тебя действительно стоит опасаться? Неужели я тебе недооценил и не понял? Что если ты и вправду катализируешь трагические события?

— Штучка… — рядом с ним, да ещё с этой его холодностью я всё своё остроумие потеряла. — Скажешь тоже, — брякнула тупо, как малолетка, которой льстит внимание старшего пацана. — Я же поддержать тебя.

Хотя разве не так оно на самом деле? Кто я, если не малолетка, которой именно внимание и льстит?

И тут же разозлилась на себя на эту бестолковость и мешковатость. Нельзя проигрывать эмоции и вставать в подчинённую позу! Ни с кем нельзя, даже с тем, кто нравится. Кого любишь.

— Ладно, дон Педро (что за дон Педро, откуда?), — выдала ему в отместку, — ступай домой плакаться. А мне баиньки пора. Ну, наххаузе, ангелочек!

Алёша усмехнулся. Всё же нравилась я ему колючей, это видно. Судя по всему, он очень раним, хоть и пытается это скрывать. Узнал мальчишечка, что отец ему не отец, вот и впал в депрессию. Ну раскройся ты, не строй из себя железного дровосека, пожалуйся — ведь не просто же так ты ко мне пришёл, ведь не чужие мы друг другу — и я к тебе ещё больше чувствами проникнусь. Трепетнее тебя прочувствую. А так холоден, как камень, циничен, как скорпион, только жало высовываешь — думаешь, у меня своего не найдётся?

— Слышала, шабашники уехали? — сменил он тему.

Вот и правильно.

— А как же!

— Знаешь, почему?

— Думаю, испугались чего-то.

Алёша покивал.

— Очень может быть.

— Хотя кого? Цыгане съехали. Милицию если только.

— И меня это интересует. А цыгане недалеко отчалили. Где-то у леса за Ольховкой встали. Видимо, их Куркин подкармливает.

— Вот оно как! Я и не знала.

— Ни в какую милицию они, кстати, не заявляли. Всех убитых втихаря похоронили. Я издалека видел, но такое впечатление, что их сейчас больше стало.

Хотела у него про Серёжу спросить, но поняла, что будет это выглядеть глупо. Да и надо определяться в предпочтениях, в конце концов. Кого-то одного в сердце пустить, я же не хочу повторять мамочкины подвиги.

— Алёш, поцелуй меня, а? — попросила вдруг.

Он помедлил чуть, но потом склонился и припал ртом. Губы у него отчаянно холодные, а зубы колючие.

— Ай! — вскрикнула я от боли.

Он отстранился.

- Клыки у тебя что ли? Чего кусаешься?!

Он вздохнул и приподнялся.

— Зря я пришёл, пожалуй, — произнёс. — Не время. И у самого настроения нет, да и ты какая-то взбалмошная. В другой раз.

И я хотела было его остановить, но почему-то не стала.

— Алёш! — успела шепнуть до того, как он исчез. — А с чего ты решил, что отец твой правду говорил? Он пьяный был, чепуху нёс. Родной он тебе, не грузись.

— Он не мой отец, а твой! — холодно бросил он, не оборачиваясь. — А я и не думал переживать о такой ерунде. Меня совсем другое беспокоит.

Хоп — и нет его в комнате.

БУДУЩЕЕ — ЭТО ОДИНОЧЕСТВО

Никогда замуж не выйду. У меня слишком мало точек соприкосновения с действительностью. Замужество — это адекватность и принятие окружающей реальности такой, какая она есть. Это смирение с обыкновенностью и превращение в посредственность.

С этим проблемы. Я сумасшедшая неврастеничка и мне это нравится. И реальность я принимаю, лишь наделяя её иррациональностью. Которой, естественно, в ней нет. Реальность скучна и одномерна, а я хочу оставаться многогранной и необычной. Даже для самой себя. Поэтому теряюсь, запутываюсь, размножаюсь в осколках воображаемых иллюзий. Либо горькое разочарование и грандиозное признание поражения ожидает меня в будущем, либо торжество абсолютной и псевдосчастливой потерянности в океане призрачности.

Я слишком слаба для бессмысленной холодности и абсурдности этого мира, но слишком сильна, чтобы смириться с ним. У этого противоречия нет выхода в позитив.

Так и вижу: мне тридцать семь, или даже сорок четыре, я еду в трамвае по городу и с ненавистью оглядываюсь на влюблённые парочки, которые мелькают тут и там. Семейные пары со смеющимися детьми и вовсе вызывают во мне приступы бешенства. В основе этих гадких эмоций, как ни печально, обыкновенная зависть. В чём себе я не признаюсь. «Ну и мамашки!» — восклицаю я про себя, а порой и вслух, когда вижу, что женщины вовсе не осаживают своих расхулиганившихся детей, а снисходительно прощают им шалости.

Все мужчины, которые могли появиться и быть рядом, отвергнуты — моё естество не приняло их убогой нормальности. Я одинока и несчастна…

Кстати, что это за шум доносится снаружи?

ПРИШЕСТВИЕ КРАСНОГО ПЕТУХА

Дед уже на ногах — я увидела его у окна, выглянув через дверь.

— Что это там? — бросила ему.

Он недовольно посмотрел на меня.

— Чего не спишь? — буркнул вместо ответа.

Реагировать на его недовольство не требовалось. Я присела за стол, приоткрыла окно и взялась разглядывать предутренний деревенский пейзаж.

Уже забрезжила предрассветная дымка. Ночь отступает. Странно — почти не спала, и не хочется.

— Пожар где-то, — сказал дедушка. — Видишь — красные всполохи.

И вправду — через пару-тройку улиц от нас, наискосок направо, горел дом. И вроде как с каждой секундой всё ярче — едва видимое ещё пару минут назад биение красного наливалось яркостью и силой.

— Смотри! — показала я в другом направлении. — Ещё пожар!

Заметил его и дед. Тут же нецензурно выругался и даже взглядом не попросил у меня прощения. Мне, признаться, понравилось, что я уже вроде как взрослая и стесняться меня не следует.

— А что за шум такой странный? — не могла не заметить я. — На машинах кто-то гоняет?

Шум действительно удивлял. Доносился он с разных сторон и включал в себя помимо хриплого урчания дизельных двигателей и каких-то лихорадочно отрывистых выкриков топот конских копыт. Я заметила, что кое-где в домах напротив обеспокоенные сельчане, как и мы, уже выглядывали из окон наружу. А парочка мужичков — один из них с молотком — выбралась на улицу.

Дед тоже отлучился на несколько секунд за перегородку, на кухоньку, и появился у окна с топорёнком в руках. Явно недовольный: большой, настоящий мужицкий топор покоился у него на заднем дворе, а в доме валялся лишь такой полудетский вариант для лузганья щепок на розжиг.