Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана

Она смеялась долго. Не умолкала даже тогда, когда в доме появился инспектор Уолл, как обычно не успевший вовремя. Смертельные танцы в доме Магвайра уже закончились, и Уолл радовался, что опоздал на эту вечеринку.

Саван Ронни Гласса все еще находился в исповедальне собора Святой Марии Магдалины, истрепанный до неузнаваемости. Ронни не чувствовал — ни в нем, ни в себе — никаких других желаний, кроме одного: покинуть это раненое тело. Покинуть его навсегда Он больше не в силах оживлять мертвую материю. Он хотел исповедаться. Он страстно желал этого: рассказать Отцу, Сыну и Святому Духу обо всех своих грехах: тех, что он совершил или держал когда-либо в мыслях. Но отец Руни все не шел, и Ронни решил сам найти его.

Он открыл дверь исповедальни. Собор был почти пуст. Кто пойдет сюда в такой поздний час, когда можно готовить еду, покупать любовь и жить в свое удовольствие? Лишь молившийся в углу за своего сына грек-цветочник видел белую фигуру: пошатываясь, она приближалась к ризнице. Грек принял саван за наглого подростка, набросившего на голову грязную простыню, чтобы изобразить нищего бродягу. Цветочник, не терпевший неуважительного отношения к церкви, собрался отучить бездельника от глупых игр.

— Эй! — громко крикнул он.

Саван повернулся и взглянул на человека впавшими глазами, похожими на огромные дырки в теплом тесте. Грек застыл в немом оцепенении — столько скорби было в этом взгляде.

Ронни попробовал открыть дверь ризницы. Заперта. Он бился в нее изо всех сил, но никто не отворял.

— Кто там? — послышался испуганный голос священника.

Ронни молчал. Он не знал, что ответить на этот вопрос. Ему оставалось лишь стучать в дверь.

— Кто там? — В голосе отца Руни теперь звучала тревога.

«Исповедуйте меня! — хотел сказать Ронни. — Исповедуйте, ибо я согрешил».

Отец Руни занимался фотографиями для личной коллекции. С ним была его недавняя знакомая — Натали. Избалованная и легкомысленная девица, как ему говорили, но отец Руни не нашел ничего похожего. Чистый ангел, сама невинность… Четки на шее волнообразно окаймляли ее полные груди. Эта девушка словно лишь недавно покинула монастырь.

Ручка двери перестала дергаться. «Ну вот и хорошо, — подумал Руни. — Придут попозже, если я им нужен. В мире нет ничего неотложного. Кроме…»

Ронни, пошатываясь, пошел к алтарю. Наконец-то он смог преклонить перед ним колени.

Цветочник поднялся на ноги в негодовании: безусловно, этот парень пьян. Но его не остановит жуткая маска этого хулигана. Бормоча под нос гневные слова на родном языке, грек подошел к склонившейся фигуре и схватил ее за грязную накидку.

Но под тканью не оказалось ничего. Абсолютно ничего.

Цветочник ощутил легкий трепет материи. Трепет жизни… Издав сдавленный крик, он отбросил саван и заметался в проходе. Наконец, оказавшись у дверей, он выскочил их церкви и убежал.

Саван лежал там, где его бросил грек. Неподвижный и скомканный. Ронни смотрел из глубины складок на алтарь, сиявший даже в полумраке храма, едва освещенного огнями свечей. Здесь, у его подножия, Ронни и решил оставить последнюю иллюзию жизни. Без исповеди, но со спокойной душой, не страшась осуждения, его дух покинул измученное тело.

Час спустя отец Руни вышел из ризницы в сопровождении целомудренной Натали. Он выпустил ее из храма и прикрыл главную дверь. Глянул украдкой на помещение исповедальни — там было пусто. Пусто, и церковь пуста Святая Мария Магдалина не слишком популярна.

Возвращаясь обратно в приподнятом настроении, он заметил у алтаря саван Ронни Гласса. Покрывало распростерлось на ступенях — кусок грязной материи. «Отлично, — подумал он. — Надо подобрать эту тряпку, чтоб пока прикрыть кое-какие лишние пятна на полу в ризнице».

Он поднес саван к лицу и сделал глубокий вдох. Сколько запахов: эфир, пот, собаки, человеческие внутренности, кровь, дезинфекция, пустые комнаты, разбитые сердца, цветы и потери. Восхитительно. «Это как трепет темной жизни Сохо», — подумал он. — Каждый день что-то новое. Бесчисленные преступления — не хватит океана святой воды, чтобы отмыть их. Любые пороки продаются на каждом углу, надо только знать, куда смотреть.

Он поднял саван.

— Бьюсь об заклад, тебе тоже есть что рассказать, — произнес он, гася свечи.

Его пальцы не чувствовали жара, они были объяты другим пламенем.

Козлы отпущения

(Пер. с англ. О. Лежниной)

Эту безжизненную груду камней, на которую швырнула нас волна прилива, островом называть не стоило. Слишком большая честь для этого проклятого места. Остров должен быть оазисом в море: зеленая трава, разная живность, мир, спокойствие и прочее в этом роде. Здесь же — ни птичек в воздухе, ни тюленей в воде… Право же, впечатление от подобного места можно выразить так: «Я был в самом сердце пустоты — и выжил».

— На карте его нет, — произнес Рэй, отмечая ногтем тот участок, где мы должны были, по его вычислениям, находиться.

Абсолютно ничего, пустое место, ровная голубая гладь океана. Не только птицы, но и картографы проигнорировали этот так называемый остров. Рядом с ногтем Рэя две стрелочки обозначали подводные течения, что должны относить нас к северу. Две крохотные полоски на голубой поверхности океана, пустынной и на карте, и в жизни.

Джонатан возликовал, как только обнаружилось, что наше пребывание в этой дыре — вина картографов, а не его. Островок нигде не обозначен, стало быть, Джонатан не несет ответственности за то, что мы выброшены на камни, которых по идее и быть не должно. Он счел себя полностью оправданным, и трагическое выражение его лица сменилось удовлетворенным, едва ли не радостным.

— Можно ли, — восклицал он, — избежать опасности, не обозначенной на карте? А?

— Можно. Если у тебя глаза на месте, — буркнул Рэй.

— Но это произошло так неожиданно, Рэймонд, ей-богу. В тумане ничего не видно, и когда я обнаружил, что впереди что-то есть, — нас уже швырнуло на берег.

Да уж, это произошло неожиданно. Случилось все в тот момент, когда я готовила завтрак. Ни Анжела, ни Джонатан не имели особого рвения к кулинарии, и приготовление завтрака незаметно сделалось моей обязанностью. Впрочем, не важно… Так вот, я возилась с едой, когда «Эммануэль» вдруг дернулась и, проскрежетав днищем по каменистому берегу, остановилась. Несколько секунд полной тишины сменил галдеж; голосов. Когда я выбралась на палубу, Джонатан по-идиотски улыбался и разводил руками, всем видом демонстрируя свою невиновность.