Джеймс Риз - Книга колдовства

Короче, он любил себя украшать. Я обратила на это внимание, когда он разбирал стенки шатра. Трудно было не заметить, что на каждом пальце левой руки он носил по кольцу или по два, а на правой — ни одного. На кольцах играли блики отраженного света масляной лампы, и они сияли, будто усыпанные драгоценными камнями. На большом пальце сверкали два золотых мавританских перстня. Пояс бурнуса тоже был щедро украшен: с него свисали кристаллические, металлические и прочие безделушки-талисманы, разделенные короткими железными стерженьками, точно ребрышками, назначение которых оставалось для меня загадкою. Кроме того, на поясе висел нож: над ножнами из тисненой кожи виднелись серебряные рукоять и небольшая часть лезвия. Были у него и священные предметы, ежедневный реквизит моей покинутой церкви: резное распятие черного дерева, медальон с образом святого Бенедикта и, разумеется, розарий, католические четки с серебряными филигранными бусинами и нефритовым крестиком с изображением Христа. У вершины розария — там, где сходятся концы нитки, — помещался высушенный череп какого-то грызуна. Наверное, крысы. Или даже кота. Или зародыша, принадлежавшего… ну, к какому-то более высокому виду млекопитающих.

Если Бру и был священником, то совершенно незнакомой мне конфессии. Его могущество превосходило возможности священника, ведь церковь возводит в сан иерея обычных людей. Но что толкнуло его в мир теней и свело с нами, ведьмами? Возможно, он был священником всех религий и не служил ни одной? Что-то вроде шамана.

— Ты ведь… — начала я, но запнулась и спросила более решительно: — Кто ты?

Бру засмеялся, не отрываясь от работы. Последняя часть стенки была уже почти убрана, и навес, прежде представлявший собой замкнутое пространство, содрогался от гуляющего под ним ветра. Смех звучал легко и беззаботно, это могло бы меня успокоить, если бы не выражение лица монаха. Этот смех не был ответом, и я продолжила:

— Ты мужчина-ведьма, то есть ведьмак, колдун? — Мне еще не доводилось встречаться с такими, но мне рассказывали о них. — Ты знаком с Ремеслом?

— Nostrum non est opificium, sed opus naturae; что означает…

— Ну да, понятно. То, что мы делаем, есть не ремесло, но работа природы. — Мне не хотелось, чтобы этот Бру меня хоть в чем-нибудь превзошел. — Тогда ты, наверное, ученый?

— Если зовется ученым тот, кто изучает поэзию, притчи, софистику и естествознание…

Mon Dieu, как он меня раздражал! Я почти потребовала:

— Расскажи, откуда ты знаком с моей… — Но тут я прикусила язык, ибо притяжательное местоимение выдавало меня, поведав о моей любви. И о моей потере. Когда я успокоилась, вопрос прозвучал так: — Откуда ты знаешь Себастьяну д'Азур?

— Я совсем ее не знаю, — ответил он. — Разве что из немногих писем, пришедших издалека.

Теперь он опустил капюшон и повернулся наконец в мою сторону. При свете ближайшего фонаря мне удалось взглянуть в его глаза, казавшиеся совсем белесыми, и разглядеть незажившие шрамы на шее, словно оставленные четырехзубой садовой тяпкой. Они напоминали красноватые следы от аптекарских пиявок и сильно гноились. Раны были свежие.

— Когда я впервые узнал о тебе, я ей написал. Позвал ее сюда, но…

— Но она не приехала?

— Нет, не приехала. Наверное, скоро приедет. — Однако на последних словах голос Бру нерешительно дрогнул, и я усомнилась, что визит Себастьяны на Кубу действительно состоится, хотя мой собеседник явно рассчитывал убедить меня в обратном. — Поверь, я жду ее с таким же нетерпением, как ты.

В этом я опять усомнилась, но возник более важный вопрос.

— Кажется, только что ты сказал, что «узнал обо мне»? Интересно, от кого?

Бру закончил работу, зажег все лампы и фонари и подошел ко мне.

— Сядь, — приказал он, предлагая пройти к двум диванам, стоявшим друг против друга у центрального столба палатки на потертом ковре явно восточного происхождения.

— Не вижу необходимости не только садиться, но даже задерживаться здесь. Если Себастьяны нет…

— Сядь, — снова велел он.

Словно пес по команде, я уселась — поверьте, воспоминание об этом не добавляет мне гордости — на мягкий низкий диван, глубоко утонув в нем. Мне почудилось, что это ловушка, и я подумала: а не набивает ли Бру диваны теми самыми перьями, что падают с его колибри? (К счастью, на сей раз никаких птичек поблизости не было.) Я все еще помышляла о бегстве, поэтому прикинула: быстро подняться с этого дивана мне помешает пышное платье, промокшее до нитки. Тут могло понадобиться Ремесло, и я пребывала в боевой готовности. Зато с этой новой позиции я смогла рассмотреть палатку, где Восток соединялся с Западом: у меня под рукой стоял кальян, а в дальнем углу помещался un petit secrétaire,[62] сделавший бы честь Версалю. Вокруг было мало искусства, но много ремесла — в общепринятом смысле этого слова: различные маски, амулеты и идолы из твердой древесины с замысловатыми инкрустациями. Секретер заинтересовал меня больше всего. Я живо представила, как К. подгибает свои длинные ноги, чтобы засунуть их под его полированную столешницу и написать письмо Себастьяне. О, как мне хотелось узнать, о чем они писали друг другу! Может быть, письма Себастьяны хранятся где-то рядом? Но какую пользу я извлеку из них? Себастьяне придется многое мне объяснить.

Косой дождь барабанил по навесу, а молнии блистали слишком часто, словно специально для того, чтобы мне удобнее было рассмотреть все вокруг. К. сел напротив меня. Раскинув руки по изогнутой спинке дивана и положив ногу на ногу, он развалился так, что заполнил его полностью, и я окончательно убедилась: под бурнусом Бру не носил ничего. Ноги его обнажились до бедер, а хламида распахнулась, открыв впалую грудь со связками бус и ожерелий — словно сокровища в сундуке из черного дерева. Слоновая кость и золото, много золота, сияли на его тщедушном торсе. Кроме того, я заметила линзу-монокль из тонкого изумруда, очень похожую на ту, которую вставлял в глаз Нерон, чтобы лучше видеть оргии в Domus Aurea — доме, целиком выстроенном из золота. Бру тоже жил в золоте, он купался в нем, оно наполняло его дом.

Я подумала, что на прямые вопросы он не захочет отвечать, и прибегла к иной тактике. Я заметила как бы невзначай:

— Твои кольца… Они такие красивые.

Скучная банальность, скажете вы, пустая болтовня, достойная общества английской королевы Виктории — о ее помпезном восшествии на британский престол много писали на страницах последней газеты, которую я удосужилась прочитать несколько месяцев назад. Mais hélas, я всегда была чужда этим салонным разговорам. Бру, как выяснилось, тоже был им чужд. Его речи были скорее педантичными, чем любезными. Судите сами.