Стивен Кинг - Противостояние

– Ты слышал? – Том пристально всматривался в Стью, чтобы убедиться, что тот над ним не подшучивает.

– Что-то слышал.

Том взял первый подарок, осторожно развернул. Маленький автомат для игры в пинбол в плексигласовом корпусе, новая игрушка, получить которую на прошлое Рождество мечтали все дети, с уже вставленными батарейками. У Тома сразу зажглись глаза.

– Включи, – предложил Стью.

– Нет, я хочу увидеть, что еще мне подарили.

Ему подарили свитер с изображением усталого лыжника, который отдыхал, опершись на палки.

– Здесь написано: «Я ПОКОРИЛ ПЕРЕВАЛ ЛАВЛЕНД», – сказал Стью. – Мы к этому только идем, но, думаю, справимся.

Том тут же скинул куртку, надел свитер, потом вернул куртку на место.

– Здорово! Здорово, Стью!

Третьим подарком оказалась простенькая серебряная подвеска на серебряной цепочке. Том решил, что это цифра восемь, лежащая на боку. Он в недоумении уставился на подвеску.

– Что это, Стью?

– Это греческий символ. Я помню его с давних пор, по медицинскому телесериалу «Бен Кейси». Он означает бесконечность, Том. На веки вечные. – Стью наклонился к Тому, сжал руку, которая держала подвеску. – Я думаю, мы сумеем добраться до Боулдера, Томми. Я думаю, с самого начала предполагалось, что мы туда доберемся. Если не возражаешь, я хочу, чтобы ты носил эту подвеску. И если тебе что-то потребуется и ты задашься вопросом, а к кому за этим обратиться, просто посмотри на нее и вспомни Стью Редмана. Договорились?

– Бесконечность. – Том вертел подвеску в руке. – На веки вечные.

Затем надел ее.

– Я это запомню, – сказал он. – Том Каллен будет это помнить.

– Черт! Чуть не забыл! – Стью нырнул в свою палатку и вернулся с еще одним свертком. – Счастливого Рождества, Коджак! Только я уж сам разверну.

Он снял оберточную бумагу и достал коробку собачьих сухарей «Хартц маунтин». Бросил пригоршню на снег, и Коджак быстренько их подобрал, после чего вернулся к Стью, с надеждой виляя хвостом.

– Остальное позже. – Стью убрал коробку. – Всегда помни о манерах, как говаривал старый, лысый… – Его голос вдруг осип, слезы обожгли глаза. Он затосковал по Глену, затосковал по Ларри, затосковал по Ральфу с его шляпой набекрень. Внезапно затосковал по ним всем, тем, кто ушел, затосковал ужасно. Матушка Абагейл сказала, что, прежде чем все закончится, прольется много крови, и не ошиблась. В сердце Стью Редман одновременно проклинал и боготворил ее.

– Стью! Ты в порядке?

– Да, Томми, все отлично. – Он крепко обнял Тома, и тот ответил тем же. – Счастливого Рождества, старина!

– Могу я спеть песню перед тем, как мы уедем? – нерешительно спросил Том.

– Конечно, если тебе хочется.

Стью ожидал «Звените, колокольчики» или «Веселого снеговика», не в такт и немелодичным детским голосом. Но Том на удивление приятным баритоном спел несколько строк «Первого рождественского гимна».

– Христос родился! – Его голос поплыл над белыми просторами, отражаясь от горных склонов. – Ангелы весть принесли… тем бедным пастухам, что в поле скот пасли… Что в поле скот пасли, укрывшись от снегов…

Когда дело дошло до припева, Стью присоединился к Тому, пусть его голос был не так хорош, и древний гимн далеко разносился в кафедральной тишине рождественского утра:

– Рождество, Рождество, Рождество, Рождество… Христос родился в Израиле!..

– Это все, что я помню, – чуть виновато признался Том, когда стихло эхо их голосов.

– Прекрасная песня. – Стью почувствовал, что слезы опять жгут глаза. Еще немного, и он бы заплакал, а Тома это расстроило бы. Поэтому он сдержался. – Нам пора ехать. День уходит.

– Конечно. – Том посмотрел на Стью, который сворачивал свою палатку. – Это лучшее Рождество в моей жизни, Стью.

– Я рад, Томми.

Вскоре они уже снялись с места и продвигались на восток и вверх под ярким и холодным рождественским солнцем.

В тот вечер они встали лагерем почти у самой верхней точки перевала Лавленд, на высоте двенадцать тысяч футов над уровнем моря. Спали в одной палатке, а температура воздуха упала до двадцати градусов ниже нуля[233]. Без устали дул ветер, холодный, как лезвие кухонного ножа, на землю падали резкие тени скал, звезды казались такими большими и близкими, что не составляло труда до них дотянуться, и где-то выли волки. Лежащий внизу мир напоминал огромную гробницу, что на западе, что на востоке.

На следующий день, еще до рассвета, Коджак разбудил их громким лаем. Стью подкрался к выходу из палатки с винтовкой в руках. И впервые увидел волков. Они подошли вплотную, сидели вокруг лагеря, не выли – только смотрели. Их глаза поблескивали зеленым. Все они, казалось, безжалостно ухмылялись.

Стью выстрелил шесть раз, практически не целясь. Волки разбежались. Один высоко подпрыгнул и рухнул. Коджак подбежал к нему, обнюхал, поднял лапу и помочился.

– Волки по-прежнему его, – пробормотал Том. – И всегда будут его.

Он пребывал в каком-то полусне. Веки не желали подниматься, глазные яблоки двигались медленно. Стью вдруг осознал, что происходит: Том впал в транс.

– Том… он мертв? Ты знаешь?

– Он никогда не умрет, – ответил Том. – Он в волках, родные мои, да. В воронах. Он – тень совы в полночь и скорпиона ясным днем. Он спит головой вниз вместе с летучими мышами. Он слеп, как они.

– Он вернется? – с ужасом спросил Стью, почувствовав, как внутри все похолодело.

Том не ответил.

– Томми…

– Том спит. Он ушел смотреть на слона.

– Том, ты можешь увидеть Боулдер?

Далеко-далеко белая полоска зари поднималась по небу, разорванная безжизненными горными пиками.

– Да. Они ждут. Ждут известий. Ждут весны. В Боулдере все спокойно.

– Ты можешь увидеть Фрэнни?

Том просиял.

– Фрэнни, да. Она толстая. Думаю, она собирается рожать. Она переехала к Люси Суонн. Люси тоже ждет ребенка. Но Фрэнни родит первой. Да только… – Лицо Тома потемнело.

– Том? Что – только?

– Ребенок…

– Что с ребенком?

Том в недоумении осмотрелся.

– Мы стреляли в волков, да? Я заснул, Стью?

Стью выдавил улыбку.

– Ненадолго, Том.

– Мне приснился слон. Смешно, правда?

– Да.

Что с ребенком? Что с Фрэн?

Он начал подозревать, что они не успеют вовремя добраться до Боулдера: то, что видел Том, произойдет до их возвращения.

Хорошая погода закончилась за три дня до Нового года, и они остановились в Киттридже. До Боулдера оставалось так недалеко, что теперь любая задержка вызывала горькое разочарование. Даже Коджак нервничал и не находил себе места.