Александра Лосева - ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ

Колдуй, колдуй над мякотью души, закатный остров опиши… прыг-скок, по-во-рот, шаг влево…танцуй, танцуй над святостью костра, авось дотянешь до утра?… Хлоп, хлоп по стене, звук получается звонкий, будто бьешь кого-то по блестящей лысине, и следом: прыг-скок, по-во-рот, танцуй, танцуй над сказкой топора… хлоп! Авось дотянешь до утра?… Шаг влево, прыг-скок… хлоп! По-во-рот, хлоп! Колдуй над тем, кто был тобой вчера… хлоп! Найди того, кто был тобой вчера… прыг-скок, по-во-рот… пойми того, кто был тобой вчера… хлоп! Шаг вправо, хлоп! Убей того, кто был тобой вчера, авось дотянешь до утра?…

Люблю петь песни про вчера… танцуй, танцуй… как там?… танцуй… а, не помню. Глаза слипаются. Я не сплю уже четвертые сутки. Боюсь. Вот да, так просто, боюсь и поэтому не сплю. Пою песни. Почему боюсь? Мне, помниться, приснился улыбающийся садизм, полирующий занозы, и с тех пор я боюсь спать. Это, оказывается, невероятно забавно – не спать, когда спать положено. Я хожу по коридорам, пою песни и шлепаю по блестящим проплешинам стен. Танцуй, танцуй… Нет, не помню.

Главное – это дотянуть до утра. Господи, как хочется спать. Но нет, нет, я лучше еще немного порезвлюсь – ведь до рассвета всего пара часов, а там уже будет легче, можно будет станцевать танго на скользких перилах в платье из лебяжьего пуха, главное, чтобы пространство опять не сжималось в кулак, как на третий день моего бодрствования.

Как там, интересно, моя комната? Не заходила туда примерно столько же, сколько не сплю. Там невозможно – все время чудятся руки на стекле, отпечатки, голубь, да, а туман не желает смотреть, дрянь такая, я ему покажу, вот возьму, вернусь и разобью стекло… да, а потом – как же эта песня?… и еще пространство в кулаке, или нет, кулак в пространстве… нет, все-таки это очень неприятно, когда оказываешься между указательным и средним пальцем, а воздух скручивает тебя в кукиш, сжимая все больше и больше. Он хитрый, этот воздух, он хочет, чтобы я заснула. Но я не засну. Я знаю, что мне нельзя. И мало ли, что вытворяет воздух? Я не хочу, я не желаю так, по указке…

В конце концов, я должна чем-нибудь питаться?! И если подвал решил поиграть со мной в прятки, то пусть, черт возьми, только попробует. Я продержалась четверо суток без сна, ну так и без еды прекрасно обойдусь. Я вообще не буду смотреть – не хотите песен? Нет? А зря. Я знаю одну такую славную, про вчера, люблю песни про вчера, они какие-то продлевающие… о чем я? Да! Да, так я спою? Ага, ну конечно, с кем тут разговаривать, одни лысые маковки кругом, совсем не понимают в музыке.

Вот я вам – хлоп! Хлоп! Хлоп! Что, взяли?! Ах ты, Боже мой, весело-то как! Только тс-с-с-с… Тихо-тихо… Главное, все Здание не перебудить, а то проснется и будет голову мне морочить. Намаялось, бедненькое, со мной. Ему, как-никак, тоже спать хочется. Господи, сил нет, как хочется. Ну вот, опять стены шатаются. Ну, чего вы лысинами своими качаете, как неродные? А куда это я иду, интересно? Крысами дохлыми пахнет. Удивительно – в Здании так много места – и даже пауков тут не водится. Не выдерживают, наверное. Одна я, как дура, по коридорам брожу…

Коридор-то, кстати… Не-е-ет, нетушки, не пойду, не пойду в свою комнату – и точка! И все, и хватит, мало ли, какие там перины дырявые разбросаны… Погодите, а дверь почему открыта? Фу ты, холодно, сквозняк какой, надо закрыть, а то продует, и будет у меня сопливая комната. Да, я только дверь закрою… А это что? Откуда у меня дым в комнате, ну и дымища, а ну, брысь! Кыш отсюда! Давно не видели! Кыш, кыш, пошел! Ну, что мне тебя, пледом вымахивать-выветривать? А где плед, кстати? А, вот, на диванчике, как обычно, уф, упарилась. Совсем с ума Здание сошло, распоясалось. Стоит оставить без присмотра, сразу штучки какие-то, бардак, свинарник. А-а-а-а… Господи, челюсти сейчас вывихну… Ну, нет, на эту удочку ты меня не поймаешь, нет, не поймаешь, я не настолько глупа… Я только посижу немного, угреюсь, а потом уйду, я не буду спать, еще чего, четыре дня обходилась, да и не хочется мне… Эх, стена какая холодная. Нет, не надейся даже, мне просто неудобно сидеть. Я только прилягу ненадолго, а потом пойду в подвал за едой… Свет какой яркий… глаза… режет… Я только полежу, совсем чуть-чуть… немного… совсем… чуть-чуть… я… не…

Свет вокруг меркнет, мигает, а то снова вспыхивает. Как спокойно и равнодушно. И необычайно холодно. И пахнет сигаретным дымом. Дымом? Сигареты? Запах? Я лежу на диванчике и дрожу от холода. Что-то странное и злое происходит внутри времени. Я сплю? Может быть. В этом Здании я разучилась различать сны и реальность. Я только знаю, что лежу на животе, прижавшись щекой к диванной обивке, тоскливо смотрю в пол и не могу подняться. Кажется, все-таки сплю. И еще: надо найти зеркало, последнее, не разбитое пока мною зеркало. Оно где-то в коридорах смеется надо мной, как открытый террариум, из которого выползают змеи.

Страшно и суетно. Я сплю. Я знаю. Мне надо проснуться, но что-то не дает. И вдруг – ноги. Я смотрю в пол, а они появляются передо мной, ткутся, волнуются, густеют, но наконец появляются. Женские ноги в черных бархатных туфлях на шпильках, в черных шелковых, очень свободных, брюках. Да, я сплю. Теперь точно. Уже наверняка. Ведь в Здании никого, кроме меня, нет. Я пытаюсь подняться и не могу. Мне нужно проснуться. Нужно! Если это сон – а это сон – мне очень страшно, от этой женщины, на которую я не могу посмотреть, веет плесенью и сигаретами. Это от нее несет холодом, я знаю. А еще я знаю, что она улыбается. И что у нее очень красные губы.

Я попыталась пошевелиться, и пространство заерзало у меня перед глазами. Я хотела крикнуть, вскочить, но вышел какой-то хриплый отчаянный стон, как от боли. Я не могу. Я не могу проснуться. Эта мысль колотится изнутри в виски, выступая на лбу липким холодным потом.

Она схватила меня за волосы и откинула мою голову назад, вглядываясь в лицо. Я потеряла голос и волю. Я перестала существовать. Она держала за волосы маленький детский страх, съежившийся под ее холодным существованием. Я знала ее, а она – меня. Я знала, что она – смерть, а она знала, что я – не тот, кто ей нужен. И одной только вещи мы не знали: останусь ли я, не нужная ей, жить. Она была высокая, худая, с тонкой талией, костлявыми плечами и маленькой впалой грудью; вся в черном – брюки, туфли, обтягивающая майка и безразмерный, небрежно накинутый пиджак. Бархотка на шее. Черные очень коротко стриженые волосы. Серьги в ушах. Выщипанные в ниточку брови. Тонкий нос. Высокие скулы, пустые глаза, резко очерченный подбородок, тонкие красные, очень красные губы. Длинные ногти на тонких пальцах, черный лак на ногтях, очень длинная и тонкая сигарета. Очень. До одури бледная кожа. Она смотрела на меня и слегка покачивалась на своих каблуках. Потом затянулась, выпустила тонкую струйку дыма и улыбнулась. Зубы у нее были мелкие, белые, очень белые. Острые.