Джонатан Кэрролл - Кости Луны

Тревожиться о еде не приходилось. В синих рощах мы собирали лео и шестишляпники, по берегам бурных рек — налтензию. Вся еда была очень вкусной, только я давным-давно перестала обращать внимание на то, что кладу в рот. Мы ели, когда организм этого требовал, спали, когда усталость — подобно силе тяжести — приковывала нас к земле. Мы должны были успеть к Бриннскому морю до следующего лунного затмения, поэтому спешили, словно тайные гонцы, несущие военачальникам депеши с королевским приказом.

Я уставала раньше всех и нередко первой объявляла о привале, хотя двигаться мы должны были как можно быстрее, ведь получить четвертую Кость Луны, которая таится где-то среди бескрайних розовых просторов Бриннского моря, можно только ночью, во время полного лунного затмения, руководствуясь единственно звездным светом.

За несколько дней пути до цели мы вышли к захолустному перекрестку, посредине которого неизвестный юморист выложил звездой восемь дохлых кроликов. Не дожидаясь подсказки, Пепси взял первую, покрытую резьбой, Кость и переложил кроликов так, что теперь они составляли неровный круг. Мистер Трейси спросил, не лучше ли квадрат, но Пепси лишь помотал головой и продолжил сосредоточенно двигать кроликов тростью.

Теперь большинство решений принимал за нас Пепси. Иногда мне с трудом верилось, что он ребенок, тем более мой собственный. Представляю, как был бы шокирован его папа, Петер Граф! Кстати, а почему его не видать на Рондуа? Только потом до меня дошло, что окончательное решение об аборте принадлежало мне, тогда как Петер был просто малодушен и самонадеян: он полагал, что аборт — не более чем разновидность контроля за рождаемостью. Это именно я забралась на операционный стол и сказала: «Да, я готова». Ага, так и сказала, слово в слово.

Странно, но я по-прежнему не считала аборт чем-то недопустимым. Наши поступки и ответственность сугубо индивидуальны, и невозможно предугадать или до конца понять, какое решение потом заставит нас ликовать или казниться.

Я подошла к лодке, то есть к карнавальной маске, когда Пепси уже залезал в нее. Теперь маска молчала, но вжатое в песок лицо продолжало широко улыбаться. В ней располагались несколько деревянных ящиков с едой и пластмассовыми бутылями, в которых, наверное, была питьевая вода.

Пепси обустраивал наше плавсредство. Хотя все было в идеальном состоянии — дерево натерто до блеска, — внутри маска выглядела как самая обычная гребная лодка, которую берешь на воскресные полчаса на станции проката в Центральном парке. Только Бриннское море — это вам не озеро, оно простиралось до горизонта, и, согласно моим прикидкам, мы-должны были провести на воде как минимум целую ночь.

— Мам, у нас есть парус, но можно поймать течение. Оно само отнесет нас от берега.

— Пепси, откуда ты все это знаешь?

Он пожал плечами и улыбнулся, а на лице его ясно читалось: не приставай, мам, знаю, и все.

— Мистер Трейси, вы дождетесь нашего возвращения?

— Если найдете Кость, то да.

Далеко позади тишину нарушили приглушенные раскаты грома. Обернувшись, мы увидели там, где совсем недавно проходили, столбы густого черного дыма, уродливые мазки на фоне неба.

— Конец кошкам, — констатировал Марцио и посмотрел на мистера Трейси. — Кошкам, идеальным ископаемым и пресноводным колодцам.

Верблюд медленно опустился на колени и замер. Мистер Трейси неотрывно разглядывал столбы дыма.

— Кошкам, новой музыке и запотевшему стеклу. Их не осталось. Как и многого другого. Пепси, тебе нужно поторопиться.

Навалившись на борт, мы сдвинули лодку к воде. Море недобро волновалось, кипело пенными барашками. Подкидывая на волнах, течение отнесло нас от берега, а животные глядели нам вслед. Стоило поднять коричневый парус, тот один раз хлопнул и наполнился ветром. Сын сидел на руле и правил с уверенностью старого морского волка. Он не переставал удивлять — своими талантами, интуицией, волшебством. Зачем надо было перекладывать кроличью звезду? Откуда Пепси знал, как сделать так, чтобы тело Фелины исчезло? По какой карте он ориентируется в море?

— Пепси, а что, если бы ты родился в моем мире?

— Мей была бы моей сестрой, — ответил он, избегая моего взгляда.

— Это понятно, а что еще? Как сложилась бы твоя жизнь — тебе и это известно?

Он помотал головой, продолжая смотреть в море. — Пепси, не отворачивайся. Ты меня ненавидишь?

— Ты же моя мама, с чего мне тебя ненавидеть? Ты здесь, чтобы помочь мне. Ты мой лучший друг! О'кей, смотри, вон там, видишь остров? Он называется Аис. Видела бы ты, что там!

Я посмотрела на остров Аис и задумалась, что в нем такого, что он означает. Может, для кого-то он — как для меня Рондуа? Или это просто клочок земли посреди розового океана, где скалы плачут, а облака молча караулят железный скот, блеющий по-человечьи?

Рондуа. В этом мире я могу кое-что изменить — могу вызволить своего ребенка из Города Мертвых. Но что потом (и будет ли у нас «потом»)? Да и разве возможно что-то менять, когда знаешь так мало и при каждой встрече с чем-то новым или незнакомым чувствуешь себя абсолютно глупой и слабой?

— Вроде приплыли, мам! Точно, приплыли. Получилось! Мам, посмотри вниз. Прямо в воду. Там все видно!

День медленно подошел к концу, только солнце почему-то не спешило уйти за край земли. Заговорившись, я не обратила внимания, как море из полностью розового стало темно-фиолетовым и золотистым с примесью огненно-оранжевого — словно радужная нефтяная пленка на поверхности лужи.

Вначале я поразилась только цветовой метаморфозе, но потом сделала, как говорил Пепси, — перегнулась через борт и глянула вниз. Господи боже, внизу — земля! Зеленая, бежевая и контрастно-синяя, словно смотришь из самолета, летящего на большой высоте. Но синева означает воду… и только тогда я поняла, что Бриннское море — это вовсе не море, а небо. Наша карнавальная шляпа, она же лодка, медленно плыла по закатному небосклону. Вместо того чтобы любоваться закатом снизу, мы парили в переменчивом сумеречном свете на высоте многих миль над поверхностью… даже не догадываюсь чего. Вряд ли Земли.

Я постаралась, чтобы голос мой звучал как можно спокойнее:

— Пепси, где мы?

— Мам, нужно поторопиться. Лучше сядь.

Ветер, благоухающий гвоздикой и апельсинами, ровно нес нашу лодку по темнеющему воздушному океану. Вокруг резвились рыбы, выкрикивая собственные имена, которые я и так знала: мудрагора, кукуроза, ясмуда. Следом появились красные рыбы — они выпрыгивали из воды и на некоторое время превращались в огромных волков. Я тут же вспомнила рассказы Фелины о происхождении ее предков — при виде летучих волков, разбрызгивающих крупные капли, боль потери резанула особенно остро. Больше часа нас сопровождала стая чисто белых дельфинов, и наше потешное плавсредство держалось с ними вровень. Их предводительницу звали Уллой; прежде чем распрощаться, она вскинула нас на спину цвета слоновой кости и подвезла с ветерком.