Стивен Кинг - ОНО

Бесцельно пройдя квартала три, она обнаружила, что идет босиком. Порезанная ступня — левая — тупо пульсировала. Надо было найти что-нибудь на ноги: в конце концов ведь только два часа ночи. Бумажник и кредитные карточки остались дома. Вывернув карманы джинсов, Беверли не обнаружила в них ничего, кроме пуха. У нее не было ни цента. Она наконец осмотрелась: ухоженные дома, подстриженные газоны… и темные окна.

Она нервно расхохоталась.

Беверли Роган сидела на низком каменном парапете с чемоданом, зажатым между грязных босых ног, раздираемая приступами смеха. Появились яркие до невозможности звезды. Это развеселило ее еще больше, она вздернула голову, адресуя свое веселье им. Оно было неуемным, это веселье, смывающее все мутное и гадкое как волной прилива, поднимающей, и несущей, и очищающей — такой сильной, что она смывала все, даже смутные мысли; только кровь бурлила, и ее мощный голос трансформировался внутри ее существа в неосознанное желание, хотя что это за желание, она не знала и не пыталась узнать. Но оно приятно обволакивало ее, и волна безудержного веселья набирала мощь, сокрушая все наносное, образовавшееся за эти годы.

Запрокинув голову, она хохотала, запуганная, но освобожденная; террор и унижение, которым она подвергалась, были острыми и болезненными; тем слаще оказалось освобождение — как спелое октябрьское яблоко. И лишь когда осветилось окно чьей-то спальни в доме, перед оградой которого стояла Беверли, она подцепила чемодан за ручку и побрела в ночь, продолжая хохотать…

6

Билл Денборо берет тайм-аут

— Уехать? — повторила Одра. Она озадаченно и с легким испугом смотрела на мужа, поджав под себя голые ноги. Пол был холодным. Повсюду в коттедже стоял холод. На юге Англии стояла исключительно сырая весна, и уже не однажды Билл Денборо в ставшие регулярными утренние и вечерние прогулки тосковал по родному Мэну… рисуя картины Дерри в сознании.

Согласно объявлению, коттедж должен был иметь центральное отопление; в действительности же там была лишь печка на небольшом, аккуратно выложенном фундаменте; внутри печи была корзинка для угля, но еще до того, как Билл с Одрой ее обнаружили, они пришли к выводу, что британская идея «центрального отопления» имеет мало общего с американской. Казалось, что британцы верят, что у них есть центральное отопление, пока не начнут, вставая по утрам, писать льдом в своих сортирах. Было утро — четверть восьмого. Пять минут назад Билл положил телефонную трубку.

— Билл, ты же не можешь уехать вдруг, и ты знаешь это.

— Надо, — угрюмо буркнул он. Его взгляд устремился в дальний конец комнаты; он поднялся и снял со стеллажа, стоявшего там, бутылку «гленфиддика»[14]. Пока он наливал, несколько капель пролилось на стол. — Сволочь, — пробормотал Билл.

— Кто звонил? Что тебя так расстроило, Билл?

— С чего ты взяла?

— А у тебя что — всегда трясутся руки? И ты каждый день пьешь перед завтраком?

Он вернулся в кресло с ворохом одежды на спинке, попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкой.

Теледиктор Би-Би-Си выложил целую охапку дурных вестей со всего земного шара перед тем, как оповестить болельщиков о результатах вчерашних футбольных матчей. Когда они добрались до курортного поселка Флит — за месяц до переезда в коттедж, — их поразило техническое совершенство британского телевидения: прекрасный цветной телевизор давал ощущение причастности к тому, что творилось на экране. «Более совершенная строчная развертка или что-то в этом роде», — предположил Билл. «Не знаю, в чем тут дело, но — сила», — заявила Одра. Позднее они открыли, что львиная доля программы состоит из американских шоу типа «Даллас» и бесконечных спортивных состязаний от непонятных и малоинтересных (например, чемпионат по «дартс»[15], где участники выглядели как борцы «сумо»-гипертоники[16]) до просто скучных (британский футбол был плох; крикет еще хуже).

— В последнее время я все чаще подумываю о возвращении домой, — сказал Билл, отхлебнув из стакана.

— Домой? — переспросила она с таким откровенным недоумением на лице, что он рассмеялся.

— Бедная Одра! Быть одиннадцать лет замужем и не знать о непоседливости мужа. Неужто это для тебя откровение? — Он вновь рассмеялся и допил остатки виски. Его смех нравился ей приблизительно в той же мере, как и видеть его поутру со стаканом виски. Этот смех был сродни волчьему вою. — Меня всегда поражало, как же часто встречаются пары, где мужья и жены совершенно не знают друг о друге. Даже не верится.

— Билли, я знаю, что люблю тебя, — не согласилась Одра. — Для одиннадцати лет это не так мало.

— Я знаю, — улыбнулся он мягкой и печальной улыбкой.

— Расскажи, что ты задумал.

Она смотрела на мужа влюбленными серыми глазами, сидя на подстилке кресла арендованного ими домика с поджатыми ногами, прикрытыми подолом ночной рубашки, женщина, в которую он влюбился и которую, женившись, продолжал любить. Он сделал попытку понять по ее глазам, что может быть ей известно. Ему было бы легко представить это сюжетом для романа, но он знал, что никогда не опубликует его.

Он был самым обыкновенным парнем из провинции, когда поступил в Мэнский университет стипендиатом. Всю сознательную жизнь он мечтал стать писателем, но когда записался на литературные курсы, с ужасом обнаружил, что теряет ориентировку. Здесь был парень, мечтавший стать Апдайком. Был другой, пытавшийся вообразить себя новоанглийским последователем Фолкнера — с той лишь разницей, что норовил писать о мрачной жизни бедноты пятистопным ямбом. Была девушка, обожавшая Джойс Кэрол Оутс, но считавшая ее произведения «слишком радиоактивными»; она полагала, что сама будет писать «чище». Был низенький толстый тип, который то ли не мог, то ли не хотел говорить; он издавал лишь нечленораздельные звуки. Этот парень написал драму с девятью персонажами. Каждый из них произносил по единственному слову. Собирая их вместе, получалось: «Война — это смертоносная игрушка в грязных руках продажных торгашей». Пьеса парня была оценена высшим баллом на зачетном семинаре по публикации в группе Е-141. Их преподаватель опубликовал четыре книги стихов и свою диссертацию в «Юниверсити Пресс». Он дымил как труба и носил медальон — символ мира. Пьеса бормочущего толстяка была поставлена как антивоенная местной самодеятельностью в 1970 и приурочена к юбилею окончания войны. Преподаватель сыграл одну из ролей.