Тень волка - Фримен Ричард Остин
Зная, насколько дорого для моего дяди его общественное положение, он непременно находил повод посмеяться над каким-нибудь одним из многочисленных и очевидных недостатков в деятельности Городского совета. Больше всего Сен-Лаупу доставляли удовольствие намеки на вознаграждение, выплаченное за лесного волка, который тем не менее до сих пор продолжал свирепствовать в нашей округе, и с подробностями вспоминал о недавно растерзанной хищником дворняжке Агги Ван Зайл.
Другое преступление, совершенное приблизительно через десять дней после смерти эсквайра Киллиана и приписанное всеми все тому же лесному волку-убийце, дало Сен-Лаупу новый крючок, на который он принялся нанизывать свои очередные остроты. Дело в том, что однажды утром было обнаружено, что холмик над могилой адвоката за ночь оказался разметан, земля раскопана, а груда наваленных нами с пастором камней разбросана во все стороны.
Могила эсквайра была восстановлена в прежнем виде и на следующую ночь за ней было установлено наблюдение. Но утром открылось, что подобное же осквернение могилы совершилось и на самом кладбище. Место погребения Агги Ван Зайл было раскопано до крышки гроба. И действительно, по городку ходил слух, что свирепствующий зверь на этом не остановится. Во всяком случае, пастор, обнаруживший при утреннем обходе церковных участков раскопанную могилу, перед тем как позвать церковного сторожа и приказать ему привезти воз камней для ее надежного предохранения от дальнейших бесчинств, прежде всего собственноручно наполовину заполнил ее землей.
Мистер Сэквил пришел отужинать к моему дяде в третью пятницу месяца, когда и я был у того в гостях. До свадьбы Фелиции и Сен-Лаупа оставалось менее недели, и разговор о приготовлениях к торжественной церемонии занял большую часть их беседы за столом. И после того, как подали традиционное вино и Фелиция на время оставила нас, Сен-Лауп не увидел в присутствии священника особой помехи для своих обычных забав. Еще раз напомнив все подробности, связанные с выплаченным за голову волка вознаграждением, и все последовавшие за этим ужасные происшествия, приписываемые исключительно этому страшному зверю, чья смерть уже была оплачена Городским советом, француз призвал пастора в свидетели праведности его порицаний.
– Вы, сэр, хотя и представляете здесь духовенство и несмотря на то, что почти неведущи в делах мирских, очевидно, знаете куда лучше, чем городские власти, как справиться с этой задачей. Не так ли? – привстав со своего стула, бросил он вызов пастору, и, опустившись на прежнее место, разразился своим низким рыкающим хохотом, с удовольствием предвкушая, как станет священник извиваться между правдой и ложью, делая тем самым своего сеньора Вердена причастным к чрезвычайно глупому и безрассудному, поступку одного из настоятелей его епископата.
Но как все порочные люди, особенно если они очень умны, Сен-Лауп недооценивал отвагу и ум людей добродетельных. Мистер Сэквил не проявил при словах француза ни малейшего смущения. Он так же мало опасался говорить правду моему дяде, как и той бедности, в которой он мог окончить свои дни, пожелай только этот член Городского совета сделать невозможным для мистера Сэквила продолжать быть настоятелем церкви Святого Михаила. Голубые глаза священника наполнились ледяным холодом, когда он, перед тем как ответить, на мгновение остановил их на ухмыляющемся порочном лице торжествующего француза.
– Я не знаю, как бы я поступил в этих обстоятельствах, – ответил он наконец.
– О, давайте, сэр, давайте. Прошу вас, прочь сомнения, – настаивал француз. – Мы среди джентльменов. Мистер Баркли не станет…
– Но зато я хорошо знаю, что сделал бы сейчас, – резко прервал поддразнивания Сен-Лаупа мистер Сэквил, – окажись я на месте любого из уважаемых городских советников. Я бы немедленно отдал страже приказ застрелить некоего иноземного волкодава и доставить его мертвое тело в муниципалитет для опознания. Вот что бы я сделал, сэр, и я был бы весьма удивлен, если бы после этого жители нашей округи еще хоть раз были бы потревожены теми преступлениями, которые позорили их в течение двух последних месяцев.
И долго после этих слов пастора никто не пошевельнулся – и никто не вздохнул. Наполненный сталью голос, которым говорил священник, казалось, продолжал звучать на всю комнату. Затем мой дядя, который как раз в это время в четвертый раз наполнял портвейном свой стакан, поставил бутылку на стол и решительным движением отодвинул ее от себя.
Не могу объяснить, откуда мне известна эта подробность происходящего за столом, ибо мои глаза в этот момент впились в лицо Сен-Лаупа; и если хоть один человек за столом увидел ослепительный блеск ненависти самого Дьявола в глазах француза, то этим человеком, увидевшим в долгое мгновение молчания этот вырвавшийся из мрачных глубин сузившихся глаз сатанинский блеск, был я. Дважды губы Сен-Лаупа открылись и дважды закрылись вновь, прежде чем он смог произнести хоть слово. Наконец француз вежливо произнес:
– Я думаю, сэр, вы забываете о том, что когда по здешним местам прокатилась первая волна этих ужасных преступлений, моего бедного Де Реца просто не было в этих благословенных краях.
– Неужели его не было? – возразил мистер Сэквил. Но весь прежний огонь исчез из его голоса. Когда пастор вновь заговорил, на лице его сияла добродушная и эксцентричная улыб ка. – Однако я вспоминаю нашу с вами первую беседу в стенах этого дома, имеющую отношение к имени вашей собаки, и как из-за моего неверного представления о тезке вашего пса я соединил его имя со старым суеверием об оборотне. Не приходило ли вам в голову, мосье де Сен-Лауп, что в средневековой Европе все эти недавние преступления были бы отнесены именно к такой темной силе? И осквернения свежих могил лишь добавили бы последний завершающий штрих к такой уверенности, не так ли? – И с лицом, излучающим сияющую улыбку восторга собирателя древностей, слегка помешанного на своем предмете, он перегнулся через стол, ожидая ответа француза.
– Я тоже вспоминаю тот разговор, – ответил Сен-Лауп с улыбкой на губах, в то время как в его глазах можно было заметить нечто вроде сомнения, появившегося у него из-за столь явной и неожиданной смены пастором манеры говорить и держать себя. Возможно, он решил, что тот жар, с которым мистер Сэквил произносил свои слова, нахлынул на него всего лишь вследствие кратковременной вспышки досады, возникшей у него в ответ на колкости, подчеркивающие его зависимость от доброй воли моего дяди. И Сен-Лауп прервал себя своим глубоким рыкающим смехом. – Кроме того, – продолжал он, – я вспоминаю, что в тот раз ответил вам очень коротко, о чем впоследствии весьма сожалел, ибо мог бы дать вам более исчерпывающее разъяснение по этому вопросу, если бы смог заранее предугадать, насколько важен для вас этот предмет, позволивший бы мне в этом случае злоупотребить вашим вниманием. Такие незначительные, но досадные мелочи, а вносят в наши с вами отношения столь большие неудобства. Не так ли, мистер Сэквил?
– Для любой тонко чувствующей личности такие досадные мелочи являются веской причиной для искреннего сожаления, сэр, – сердечно ответил Сен-Лаупу пастор, добавив: – В таком случае я беру назад свои слова, ибо вы не сможете просветить меня в тех суевериях об оборотне, которые касаются осквернения могил. Должен признаться, я надеялся, что, может быть, хотя бы одна из бабьих сказок, услышанных вами в детстве, смогла бы пролить для меня свет на этот вопрос. Приношу вам, мосье, свои извинения за то, что снова надоедал вам этими разговорами, а также и вам, сэр. – И пастор повернулся к хозяину.
– Ерунда! Извинения не требуются, – заверил священника дядя Баркли. – Вашей неожиданной схватки с волком в ту ночь, о которой вы нам рассказывали, более чем достаточно для того, чтобы оправдать ваш интерес к этой теме. Ведь с тех самых пор с наступлением темноты, если того требуют ваши обязанности, вы оставляете стены вашего дома вооруженным.
– Да, это так. В этих случаях я всегда держу в руке один из своих пистолетов.
