Тьма под кронами (СИ) - Погуляй Юрий Александрович

Содрогаясь от чудовищной отдачи, он кончил, словно расстрелял измочаленное тело короткой очередью.

Нити, как ему казалось еще несколько часов назад, накрепко связывающие их, истончались и рвались старой пыльной паутиной. Остывали тела, испарина становилась холодной, похожей предсмертный пот. Он испытывал мучительный стыд и ужас, словно Эдип. Женщина на смятых покрывалах казалась Сфинксом, загадки, которого он не разгадал. Пахло потом, спермой и отчего-то кровью. Холодно. Смертно.

Выстрелило полено в костре, угольки отлетели в сторону и тихо рдели в темноте злыми глазками. Степан слышал чужое дыхание рядом, и не мог пошевелиться. Саднила прокушенная губа, кровь потихоньку скапливалась во рту. От «узнавания» осталась глубокая дыра, словно что — то вырвали из нутра с корнем — длинным, ветвистым, — как корни Илгун-Ты. И тревожно-испуганный взгляд женщины, которой приходилось (приходилось не раз, это же ясно) изменять мужу, чтобы погасить жар неудовлетворенности от привычного домашнего секса, пресного и постылого, — эту пустоту заполнить не мог. Он ошибся. Его чувство оказалось обманом.

Какое-то время он жил с этим, словно с дополнительной системой сосудов в теле, пустой и пересохшей, как арыки в заброшенном ауле. Пока не появилась Вика. Девчонка с эзотерической мечтательностью, эльфийскими ушками и характерным жестом, которым она закладывала за них непослушные, перетравленные готскими красками пряди волос. Ее близость пролилась по его пересохшим руслам мощным кровяным потоком, заполнила до краев и наполнила жизнью увядшие надежды. Все, что ему потребовалось сделать — привезти девчонку сюда, что бы она провела ночь, одну ночь под ветвистым кровом Илгун-Ты.

И все.

Ни камланий, ни обрядов, ни жертв, ни подношений, ни молитв, ни насилия. Бурхан уже вселился в нее. Незадачливого ухажера отшивал другой человек. Вернее, уже не совсем человек, но это не важно. Важно, что он получит все ответы о себе: почему, зачем, как, для чего. Получит от существа, плотью от плоти, которого не является, но духом…

Вика приподнялась на локтях и ее вырвало.

Подбежавший на крик, Сергачев бестолково топтался в метре от девушки. Она тяжело перевернулась на спину. Нити рвоты запачкали щеку, волосы прилипли в уголке рта.

— Эй, ты чего?

Спьяну мысли ворочались тяжело, реакции никакой.

Девчонка не ответила. Лоб покрывала испарина, плечи вздрагивали, ее трясло. Она согнула ноги в коленях и уронила их набок. Руки прижались к животу. Совсем как в его сне.

«Зачем ты нас убил?»

Виктор осоловело моргнул, отступил на шаг — и вовремя. Мимо, уже падая на колени, скрежеща галькой, пронесся Степан. Пыли не было, песок под галькой — сырой, черный, — не взвился, словно уже напитался не то речной водой, не то кровью из его сна.

— Вика! — услышал он. — Смотри на меня! На меня смотри! Что?!

Он цапнул ее за запястье, нащупывая пульс.

— Болит…

Она едва успела повернуть голову набок, ее снова вырвало. Лицо посерело, носогубный треугольник отливал белым. Степан стирал желто-зеленые потеки со щеки.

— Живот?!

Солнце, перевалившее за полдень, многократно отражалось в бисеринках пота на лбу. Взгляд Вики блуждал, пока не уперся в Сергачева, губы зашевелились.

— Вика! — подбежала Оксана. Ее возглас и тяжелое дыхание заглушили слова.

«Зачем ты нас убил?!»

Виктор отступил еще на шаг.

— Что?! — Степан наклонился.

Вика подняла руку, дрожащий палец ткнул в сторону Сергачева, а потом, в тишине, нарушаемой лишь сиплыми вдохами Оксаны и плеском воды, он услышал:

— Это он. Он сделал…

Все, выпитое за утро и день, подкатило к горлу кислым бурлящим комком. Степан повернул к нему лицо, белое, бешеное. Радужка — как два кусочка угля в голове снеговика.

— Я… — сглотнул Сергачев, губы дернулись улыбнуться и обвисли.

Степан выпустил руку Вики и разогнулся. Пальцы, испачканные рвотой, шевелились, как у Оксаны: по-паучьи, ищуще.

— Что ты сделал?!

— Я, — Виктор безуспешно боролся с волной слабости, страх пробежал вдоль позвоночника ручейком пота. — Я ничего…

Он пропустил бросок Степана. Веки только сомкнулись один раз, а тот уже висел на Сергачеве, сминая в горстях нагрудные карманы рубахи. Вскрикнула Оксана. Виктор ухватил запястья нападавшего, ворот давил шею, а потом перед глазами взорвалось, хрустнуло, и болью ударило в затылок. Его отпустили тут же. Перед глазами плыло и кружилось, на губы, подбородок полилось — горячо, солоно. Жутко слезились глаза. Он отплевывался кровью из сломанного носа. Ноги подгибались, Сергачева шатало и, когда мозг перестал бултыхаться в черепе, словно желток в яйце, он сообразил, что Степан попросту боднул его.

Он ждал новых ударов, но в глазах прояснилось.

Смятая упаковка мефипрестона, желто-зеленая, как Викина рвота, лежала в ладони Степана на остатках левого нагрудного кармана его рубахи. Сергачев несмело потрогал прореху против сердца, а потом Степан разорвал упаковку и вытряхнул на свет блестящий стандарт-блистер. Пустой.

Таблеток не было. Виктор открыл рот, глаза полезли из орбит. Тошнотворный ком ухнул вниз, в желудок, а слова ринулись к горлу, столпились, забили рот вместе с кровью.

Тихо постанывала Вика.

— Знаете, доктор, — произнес Степан, глядя Сергачеву в лицо жестко, словно пощечинами хлестал наотмашь, — А ведь больше вас так называть не будут…

Виктор в очередной раз сплюнул кровавые сгустки и набрал в грудь больше воздуха, но Степан уже отвернулся…

Мысли скакали, как жабы на болоте.

Побочные эффекты мефипрестона он помнил плохо, и противопоказания — едва-едва. Инструкции в коробке не было. Черт! Если он дал ей таблетки, надо немедленно ехать до первой больницы… Пульс слабый, наполнение плохое… Рвота, боли в животе, кожа холодная… Лихорадка, испарина… Мифепрестон с осторожностью применяют у астматиков, и вообще с обструктивными болезнями легких… у курящих женщин после тридцати пяти… Дьявол! Не то.

— Что с ней?

Оксана задышала над плечом. Он отмахнулся.

— Вика, — позвал он. — Вика, он давал тебе что-нибудь?

У нее задрожали ресницы, лицо скривилось.

Надо ехать, надо… Воспаления половых органов… Гиперчувствительность?.. Почечная недостаточность?

— Вика, ты в туалет сегодня ходила по-малому? Сколько раз? Вика?!

Но отечности нет. Тошнота и рвота может быть при уремии. Гиперкалиемия? Пульс слабый, но ровный, аритмии нет. И все же интоксикация… явная.

— Оксана, неси аптечку. Она в багажнике…

А если надпочечники?! Гидрокартизон нужен, внутривенно, сотню. И капать физраствором. И снова картизон, через сутки, еще сотню, а то и двести. Кардиомониторинг постоянно… Да, может быть. Надпочечники. Но тогда плохо…

— Вот.

Оксана что-то совала в руки. Зачем? Аптечка — это нервное. Лабораторию из нее не развернешь, а без точной диагностики и немедленной терапии быстро наступит шок и кровоизлияние в надпочечники. Перемещать ее нельзя: строгий покой, горизонтальное положение… Пульс участился, в нитку, кожа липкая и холодная, похоже давление ни к черту… Она сейчас слабей котенка…

— Вика, — позвал он.

Не отвечает, глаза закрыты. Степан приподнял веко: зрачок расширен, но на свет реагирует, взгляд блуждающий, без фокуса — сознание нарушено. Думай, коновал! Ведь что-то же ты можешь сделать! В голове гудело и ухало, у самого пальцы ледяные. Этого не может быть сейчас! Особенно сейчас…

Идиот!

— Оксана, сумку мою быстро! На водительском…

У него же преднизолон есть! И антишоковое! Захрустела галька, за спиной захлопали дверьми. Степан надорвал рукав спортивной курки Вики и с хрустом, раздирая ткань по шву, обнажил бледную руку. Из аптечки достал жгут, быстро наложил на предплечье, похлопал по сгибу. Вены бледные и тонкие, как нити, едва проступили…

Рядом плюхнулась сумка. Степан дернул за молнию, запустил руку внутрь, подал Оксане: