Алексей Самойлов - ЯКнига

Наслаждаясь собственной жизнью, гармонизирующей душу и окружающий мир, дающей одно-единственное понимание того, что моя душа — это душа всего мира, я ни о чём не беспокоилась и даже не желала бесконечного продолжения своего счастья. С исчезновением времени исчезает любой страх перемен — а из меня улетучивалось именно ощущение времени.

Единственное, что отвлекало от растворения в жизни — это появления Григория по вечерам. Я прекрасно понимала, что он — самый лучший, самый любимый и самый неповторимый Читатель, и вряд ли в своей жизни я встречу ещё одного такого же. Поэтому я старалась присмотреться к его действиям и прислушаться к тому, что он говорит. Благо, канал связи с ним практически не исчезал, из чего следовал логичный вывод: чем ближе Читатель и Книга, тем легче и чище их связь.

Григорий жил один, и в гости к нему никто не приходил — по крайней мере, за эти дни. Просыпался он рано, когда я ещё дремала, затем уходил из дома, а возвращался, когда на улице уже темнело. Он часто курил у окна, сидел за компьютером или возился с какими-то железяками на полу. Однажды он погасил в комнате искусственный свет, зажёг ароматные свечи, включил негромкую музыку и сел на пол, закрыв глаза. Мне понравилась проделанная Григорием церемония, я визуализировала её в воображении и присоединилась к нему. По ощущениям это напомнило расслабляющую постраничную медитацию, но, поскольку я в последнее время не напрягалась, то и медитация утратила для меня особый смысл. Немного «посидев» рядом с Мухомором, я для разнообразия предалась парадоксальной цвето-одорантной галлюцинации, сконцентрировав зрение на царящих в комнате неизвестных ароматах, а обоняние — на отблесках свечей. В конце концов, нужно же закреплять на практике переданные Лирикой азы книга-йоги!

Говорил мой Читатель ещё меньше, чем действовал. Пару раз по телефону — ничего понятного для меня. Иногда он, правда, бормотал себе под нос неразборчивые слова на нерусском оттенке человеческого языка. Я не стала в это вникать, поскольку мир людей раскрылся мне в гораздо более важном измерении во время чтения.

На пятый день знакомства Мухомор проснулся позже меня, а, позавтракав, квартиры не покинул, а подошёл к окну, раскрыл его и закурил. Подставив обложку свежему воздуху, я захотела войти в эмпатичную благодарность первому солнечному лучику, но вдруг руки Григория подхватили меня и унесли с чудесного подоконника. Не успев прикинуть возможные варианты своей дальнейшей судьбы, я оказалась раскрытой на двенадцатой страничке, и действительность в виде стен, потолка и человека поплыла перед глазами. Я успела заметить, что в правой руке у Григория зажат карандаш, и остриё этого карандаша начало быстро приближаться ко мне…

В начале было немного больно и неприятно, будто бы кто-то резал страничку на тонкие красные полоски, пахнущие подгорелой неприязнью. Григорий водил карандашом между имеющихся на страничке строчек, и мне пришлось сосредоточиться на возникших благодаря этому физических ощущениях, чтобы привыкнуть к ним. Затем четвёртый Читатель перелистнул страничку и продолжил странное занятие. И как только я почувствовала, что боль прошла, то моментально провалилась в иную реальность и от неожиданности потеряла способность воспринимать мир.

Не знаю, сколько времени понадобилось на то, чтобы вернуться в осознание, вот только жизнь вспыхнула передо мной, будто бы я только родилась и впервые открыла глаза. Я находилась на берегу океана: шумели волны, прохладный ветер радушно ласкал моё нагретое солнечными лучами тело. Желания понять, что это было за тело, и выяснить хотя бы примерно, кто я такая, совсем не возникло. Моему взору предлагались только руки — полупрозрачные, текучие, подвижные. На ладонях находилось Существо — маленький пушистый птенчик. Я видела руки и птенчика на фоне океана, неба и солнца, я отчаянно бежала по песчаному берегу, не чувствуя ног. Существо в моих руках не двигалось, но я не хотела верить в его смерть. Я хотела отнести его куда-нибудь — туда, где ему смогут помочь. Это было единственным желанием и смыслом всей моей жизни.

Я всё бежала и постоянно глядела на птенчика в руках. Наверное, я даже что-то кричала, возможно, призывала на помощь, но, кроме меня, в этом мире никого не осталось. Берег всё не кончался, но я не сдавалась. И вдруг почувствовала робкое движение на ладонях. Я остановилась, но руки дрожали так сильно, что понять было сложно… Но нет, мне не почудилось — птенчик на самом деле зашевелился!

В бессилии я упала на колени и аккуратно выпустила живое существо на песок.

В тот же миг мир погас и снова вспыхнул, и я почему-то снова бежала. На этот раз руки были пусты, а бежала я подобно зверю на четырёх лапах по густому хвойному лесу. Моим страстным желанием было убежать, спрятаться, скрыться, а шестое или седьмое чувство подсказывало, что за мной гонится тот, кто сильнее меня.

Колючие ветви хлестали по ржавым бокам, причиняя едкую боль; мне приходилось прикрывать глаза, чтобы не пораниться. Нюх не желал мне подчиняться и указывать верную дорогу к спасению. Я бежала на ощупь, наобум, наперегонки с непонятой пришпоривающей сердце силой, а лес не кончался, как, впрочем, не кончались и мои силы. Сколько ещё за мной будут гнаться? Хватит ли времени и места, хватит ли самого окружающего мира для того, чтобы выдержать меня и не прекратить волевым движением это бессмысленное беглое существование?

Потихоньку я стала оглядываться. Поначалу удавалось с трудом, потому что необходимость смотреть вперёд сильно мешала. Но затем я стала понимать, что поскольку всё равно впереди ничего не видно, то туда можно и не смотреть. К удивлению, оказалось достаточно пары пристальных взглядов назад, чтобы понять, что и там ничего не видно. А раз нигде ничего и никого не видно, значит, и гнаться не за чем, и убегать не от кого.

Эта странная логика повергла меня в жестокое сомнение относительно бессмысленности бегства, и я начала постепенно притормаживать, а вскоре остановилась вовсе. Сердце, бьющееся со скоростью света, приходило в себя, успокаивалось и училось новому, доселе неизвестному ритму жизни. Я стояла посреди леса совершенно одна, и улыбалась своему безумию. Никого вокруг, только лес — тихий, гостеприимный, настоящий… И небо слишком высоко над головой и под ногами… и в талых глазах этого волшебного леса. Боже, как я любила его…

Всё вновь исчезло и озарилось… уже знакомым светом. Учитель, ученики и я (Анна?). Сидим за столом, на его поверхности — вино и хлеб; все живы-здоровы и полны энтузиазма оставаться таковыми же ещё Бог знает сколько лет.