Николай Берг - Ночная смена. Остров живых

Виктор прождал отведенные полчаса, потом еще пятнадцать минут. Ирка не пришла, не прислала ни мальчонки, ни деревенской бабки. И это было очень плохо. Очень плохо.

Делать нечего — значит, подруга влипла во что-то гнусное. Надо идти выручать. Зря бабу послушал. А с другой стороны — что оставалось?

Виктор подумал уже о том, чтоб взять и смыться. Раз такая умная — пусть сама и выкручивается, но это было первым — и как он трезво оценил — дурацким порывом. Надо выручать.

Еще раз тщательно оценил местность. Прикинул, что если идти прикрываясь дровяным сараем, а потом, перебравшись через полусгнивший заборчик добраться по огороду до того домишки — то вряд ли кто заметит. Там можно выбраться как раз к поленнице и вдоль нее — до бабы у колодца. А дальше будет видно. Поднялся и, пригнувшись, взяв дегтяря наизготовку, тихо пошел намеченным маршрутом. Главное — не суетиться, не делать резких движений — они привлекают внимание лучше всего, а внимания пока Виктору не хотелось вовсе.

Снега в огороде оказалось больше, чем он думал, проваливался по колено. Паршиво — и следы видны и если что — обратно бежать будет тяжело. Перевел дух, прислонившись спиной к серым доскам сараюшки.

— А что если заглянуть в дом? Он на задворках, убогий, но жилой — глядишь, что и узнаю, прежде чем выскакивать-то. Выскочить-то я всегда успею. Только вот тут выигрыша мне никакого — мне и одного выстрела дробью хватит, а вертеть тяжеленным дягтерем — посложнее будет, чем двустволкой… Можно конечно идти с пистолетом или помповушкой, а дегтяря на плечо закинуть… Нет, лучше уж так. Спокойнее. Так, вот дверь. Не видал никто? Не видал. И ладненько…

Виктор тихонько пихнул входную дверь и скользнул в темноту сеней.

Маленькая площадка у входа, три ступеньки вверх — это он разглядел, пока закрывал за собой дверь. Потом тихо постоял, пока глаза привыкли к полумраку, и двинулся вперед, ступая так, как писали во многих пособиях — мягко перекатывая ногу с пятки на носок. Чертовы доски пола не знали о бесшумной походке ниндзя и скрипели. И ступеньки — тоже. Все внимание ушло на соблюдение тишины, и потому некоторое время Виктор прикидывал — куда идти — потом сообразил, что справа — явно вход в сарай, а вот коридор из сеней налево — в дом. Так же тихо он свернул влево и когда обернулся на тихое шкрябанье — было уже поздно.

Все-таки ручной пулемет оказался длинноват для узкого прохода и край приклада зацепил висящее на вбитом в стенку гвозде здоровенное корыто, которое мягко подалось в сторону, ручка лохани соскользнула с торчащего почти горизонтально гвоздя и оцинкованная дрянь медленно и величественно — как дирижабль "Гинденбург" пошла вниз, гулко грохнула об пол и поскакала не теряя солидности по ступенькам только что пройденной Витей лестницы. Ясно, что такой тарарам не остался незамеченным. Дверь в теплую часть дома начала открываться и старушечий голос спросил:

— Кто там?

Я вижу в свою амбразуру, что к нам бежит троица наших саперов, пальба с гаражей утихла, зато наш сосед задербанил из своего карабина, то и дело вставляя новые обоймы. Саперы добегают до кабины нашего водилы.

— Ты с дуба рухнул, дятел птичий? Сися мамина, ты куда выперднулся, притырок? — орет Крокодил.

Точно сейчас будет смертоубийство — сначала одна ПОТ, а потом и наша выкатились так, что закрыли удирающих недоморфов. О, точно, это легко узнаваемая по сочному звуку оплеуха, причем добротная, увесистая. Надеюсь, это нашему водятлу прилетело.

Пора, пора вылезать, Киваю Надежде и Гаврошу, выпрыгиваю из кабины, они следом.

Метрах в пяти валяется врастопыр тело недоморфа, сначала я пугаюсь, но потом вижу выходное отверстие, превратившее лицо бывшего человека в дыру на полголовы и понимаю, что это создание уже не опасно.

К нам набегает еще с десяток человек — и наши и портовые. Лай стоит до неба, водила нашей машины держится за морду — явно словил плюху, за него вступаются какие-то мужики, наши тоже тут же вот — вот начнется потасовка.

Успеваю схватить за рукав и прибежавшего (еще бы!) Фильку.

— Филя, сделай хоть что-нибудь — тут же сейчас стенка на стенку будет и еще и со стрельбой!

Водолаз легко выворачивается из моего хвата и рявкает:

— Сам вижу, ранеными займись!

Вона как! Уже не один раненый!

Мой приятель ввинчивается в толпу, следом за ним те, кто с нами приплыл и те, кто Леньку искали. Страсти в толпе накаляются, слышу особо громкие ругательства, в основном мат-перемат переливчитый и многоколенчатый, но улавливаю и необычное:

— Минустрация ходячая!

— Сам гарила валасатая!

— Амандыры шыгарамын!

— Раха пелуда, педасо де идиота, энано нарис! — последнее совсем неожиданно, тем более что голос явно Сашин.

К моему глубокому облегчению раненый оказывается все-таки один. Вид у него жуткий — вся физиономия в кровище, руки, которыми он за лицо держится — тоже, но характерных признаков пулевого ранения — я не вижу. Страшно хочется дать ему в ухо, но вместо этого ласковым и успокоительным голосом начинаю его убеждать убрать от лица руки и позволить мне посмотреть, что там у него. Моргаю со значением Наде и пытаюсь носом показать, что пока лучше бы ей поглядывать по сторонам. Она неожиданно делает совершенно другой вывод — решительно кивает и вслед за Филей ввинчивается в толпу.

Не, так дело не пойдет!

— Идти можешь? Слышишь меня? Идти можешь?

Он может. И потому я дотягиваю его до салона его же собственной машины — так с открытой дверью и стоит его барабайка. Попутно отмечаю, что стекло кабины расхлестано вдрызг — и, скорее всего морду ему посекло именно битым стеклом. Когда, наконец, он убирает руки и мне удается протереть тампоном с фурацелином (не хотел брать банку с жидкостью, ан пригодилась!) его морду понимаю, что не ошибся — вся кожа в мелких ранках, неглубоких, но сильно кровящих. Это впрочем, ерунда — вот глаза он не открывает, как бы туда не залетело.

От души мажу ему ранки зеленкой, борясь с сильным, властным желанием написать ему на лбу — как наименее пострадавшей части тела что-нибудь характеризующее моего пациента, но опять же сдерживаюсь.

Черт его знает — может быть, чеховские герои-врачи и относились ко всем своим пациентам иначе, но сейчас то ли пациенты другие, то ли врачу милосердие стало чуждо в ряде случаев, но когда за помощью обращается очередной придурок — никак не получается ему сочувствовать. Глава семейства, спьяну решивший позабавить жену тем, что пробьет башкой дверь, обдолбанный наркоман, просветленно понявший, что умеет летать и действительно пролетевший с четвертого этажа, водятел, на спор маханувший по встречной полосе и не выигравший спор, потому как на второй минуте воткнулся в легковушку с пенсионерами или любовница, в припадке ревности стрельнувшая своему бойфренду в мошонку из травматического пистолета, а потом от страха порезавшая себе руки и потому требовавшая от прибывшей бригады первоочередной помощи себе, любимой.