Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Толстяк произнес его фамилию с ударением на второе «и», но гость, едва возник в кадре, перво-наперво заявил:
– Только, умоляю вас, ни в коем случае не Причи́слович, а Причисло́вич. Вообще, фамилия моя писалась до революции как Притчеслович, в ней два корня: «причта» и «слово». А потом, по какому-то недоразумению, трансформировалась в Причислович, словно бы тут корень «число» и приставка «при». Фонетика, как всегда, сыграла свою подлую роль.
– Ну, вы уж меня простите, Геннадий Германович, – повинился толстяк, положа ладонь на сердце.
– Ладно-ладно, проехали! – кисло улыбнулся Причислович. – Короче… то, что предсказал Тенетников, оно произойдет в свое время, будьте уверены, и довольно скоро, но пока не началась масштабная атака обратного времени, оно атакует выборочно, индивидуально. Есть состояния, в которых люди становятся легкой добычей, и обратное время нападает на них, потому что, ну, скажем так… хе-хе!.. не может удержаться, видя настолько привлекательную добычу…
– Погодите! – вмешался толстяк. – Вы говорите про обратное время как-то прям слишком персонифицированно, словно это чуть ли не живое существо. Это метафора такая или как?
– Метафора, не метафора – не важно! – отвечал Причислович, снисходительно глядя на толстяка. – Главное, вот что поймите. Идет человек по улице – самый обыкновенный, только разум его слегка сдвинут. И вдруг нет его! Как птица склюнула зернышко. А потом, спустя несколько месяцев, а может, лет, возвращается, но совершенно невменяемый. Побывать там, на обратной стороне хода вещей, невозможно ведь без вреда для психики. Но есть люди, которые намеренно проникали туда – проникали подготовленными – и возвращались в своем уме. В определенных кругах их отчеты о проникновении хорошо известны. Поэтому кое-кто уже готов встретить Год-Оборотень и не сойти с ума от ужаса, когда начнется тотальная атака…
В этот момент Женя остановила просмотр видео и с тревогой уставилась на Дрюню, на его побледневшее лицо, на котором дрожали кривящиеся губы – дрожали от страха и крайнего напряжения.
– Андрейка, милый, да что с тобой?! – воскликнула она, бросаясь к нему и обнимая с материнской нежностью. – Что, что такое?
Дрюня дрожащими пальцами вцепился в ее блузку, сминая ткань на узкой и хрупкой Жениной спине. Судорожно глотая воздух, постепенно приходил в себя. Женя ласково гладила его волосы, шептала на ухо:
– Тихо, тихо, родненький! Все хорошо, хорошо! Мы с тобой, не бойся!
Когда Дрюня успокоился, он так и не заговорил о причине своего испуга. Об этом не хотелось откровенничать ни с кем, даже с близкими людьми. О таких вещах не говорят – но стараются быстрее вытряхнуть их из сознания, как стряхивают с себя опасное ядовитое насекомое.
Пока длилась видеозапись, найденная Женей, Дрюня мало что понимал из сказанного, но внимательно смотрел на Причисловича, мучительно пытаясь понять, откуда ему знакомо это невзрачное – почти до полной абстрактности – лицо.
И когда понял наконец, ему стало так страшно, что едва не закричал от удушливой жути.
Причислович – это же он! Тот самый незнакомец, который в Дрюнином детстве, после смерти отца, подошел к нему, семилетнему, наклонился и нашептал на ухо всю страшную правду об отце.
Двадцать восемь лет назад. Как же давно это было! Но память вспыхнула, высвобождая образы прошлого. На этом видео Причисловичу где-то за шестьдесят, может под семьдесят, а тогда… Дрюне трудно было понять, на сколько лет выглядел незнакомец в тот далекий день, но это был именно Причислович, никто иной.
Сергей с Женей решили, что Дрюню испугали слова, произнесенные в этом видеоролике, но слова почти и не дошли до его сознания.
В дверь постучали.
– Открыто, ага! – крикнул Сергей.
На пороге возник Стас – Станислав Леонидович – родной отец Сергея, Дрюнин отчим. Высокий, худой, улыбающийся, когда-то рыжебородый, но теперь почти седой, зато с молодым блеском глаз.
– Опа! Вся банда в сборе! – весело воскликнул он. – А я вам тут, любезные мои, подарков подогнал. Ну-с, дамы и господа, направим-ка свои стопы в гостиную – акт приема оформлять!
В двенадцать ночи вся семья подняла бокалы с шампанским, сидя за столом в гостиной. Черное небо за окном расцветало огнями фейерверков. Испуганный взрывавшимися на улице петардами, Морфей залез под стол, жался там к ногам человеческим, тихонько подвывал и благодарно лизал руки, опускавшиеся под стол, чтобы погладить его, подкормить, успокоить и ободрить в трудный момент его иногда такой нелегкой собачьей жизни.
Секундная стрелка настенных часов описывала круг за кругом: первый день нового года обрастал пылинками времен. И с ними вместе у Сергея, бросавшего взгляды на циферблат, росла тревога. Но не происходило ничего необычного. Мелькали вилки и ложки над закусками, дождавшимися своего часа. Стас, нацелив пульт на телевизор, искал канал с какой-нибудь более-менее приличной передачей, чтоб не вызывала тошноты и скуки. Телевизор плевался сгустками цветов и звуков. Элеонора и Женя обсуждали что-то женское, недоступное разумению мужской половины семьи. Дрюня не думал ни о чем, его сознание радостно растворялось в празднике, голова была блаженно пуста, ни единой мысли не витало в ней. О Причисловиче, его напугавшем, он уже и позабыл. Один Сергей был почему-то встревожен, но тревога его постепенно таяла.
И когда он совсем успокоился, за стеной раздался истошный крик.
Дом, в котором они жили, имел три входа, был поделен на три квартиры: А, Б и В. Им принадлежала большая часть, целых полдома – квартира А. Другую половину делили две пожилые женщины: тетя Света, уже в летах, но довольно-таки моложавая, и совсем старенькая и немощная – за восемьдесят лет – баба Рая, Раиса Филипповна. Кричала сейчас как раз она.
Не так давно баба Рая, маленькая и юркая, похожая одновременно на большеглазого птенца и на лягушку, бодро шастала по двору, бегала по магазинам, устраивала развеселые попойки с дочерью, двумя ее сыновьями и одним дружком-старичком, на которого имела виды. Напивалась до белой горячки и галлюцинаций, видела чертей и мертвецов, разговаривала с ними, бывало, и кричала во весь голос, прочь гоня выходцев с того света. Короче, весело жила.
Но потом все поползло в какую-то яму. Оба внука сидели по тюрьмам, дочь умерла. Баба Рая незадолго до ее смерти ходила уже с трудом, а после слегла окончательно. За ней ухаживала Клава, жена ее младшего внука. Она привела к бабе Рае нотариуса, и старушка подписала доверенность, по которой Клава распоряжалась ее пенсией, покупала для нее продукты и оплачивала счета. Раз или два на дню Клава навещала бабу Раю – убирала в доме, стирала, готовила, кормила старушку, которая стала настолько немощна, что уже не могла ни сесть на постели самостоятельно, ни повернуться набок, ни тем более на ноги встать.
Тут уж поневоле пришлось бабе Рае завязать с пьянством. Клава принципиально не давала ей ни капли спиртного. Но галлюцинации продолжали посещать старушку без всякого алкоголя. Мозг ее работал, как фабрика по производству галлюциногенных биохимических веществ. Черти и покойники являлись средь бела дня. Не раз она доводила Клаву до испуга, когда в ее присутствии разговаривала с невидимыми для нее «гостями», удивляясь, как та не замечает их, когда вот же они, стоят прямо у нее за спиной!
В отсутствие Клавы баба Рая часто звала на помощь соседей. Часами могла орать свое «спасите-помогите», пока кто-нибудь не заглянет – выяснить, в чем дело. Вопли ее были слышны не только через стену, но и в двух соседних домах, чьи окна под разными углами смотрели к бабе Рае во двор. Соседи договорились
