Средневековые сказки - Яна Александровна Гецеу
– Воды, воды несите, олухи! – кричал князь. – У княгини обморок!
«Бесчувственную» княгиню отнесли в покои и снова уложили в кровать – её личное осиное гнездо, где она копила свой яд. Довольная Маргарета слышала, как слуги шушукаются, принимая её за спящую – понесла госпожа, дай бог доброму князю наследника! А ей самой даже и говорить ничего не пришлось – ну не прелесть ли?
Явился врач, ощупал живот, заглянул в зрачки, пошуршал Маргаретиной ночной сорочкой, позвенел инструментами.
– Да, несомненно, это беременность! – утвердительно качнул клочкастой бородкой. Маргарета притворно ахала, будто и сама не догадывалась. «Как распрекрасно, однако же! – усмехалась в одеяло она. – Как благодатно, что врачи не умеют видеть сквозь плоть и не имеют способности определять истинного отца ребёнка!»
И содрогнулась, и прикрылась одеялом с головой от ужаса – а то б в ту сатанинскую беременность её бы на костёр живую отдали…
Князь снова летал от счастья, доверчивый старый чёрт. Каждый день сам лично заходил справиться о самочувствии драгоценной племенной своей коровушки.
Отец Маргареты явился поздравить счастливых супругов – ещё один старый чёрт. Маргарета почему-то была не рада его приезду, хотя всегда считала, что любит и почитает родителя, как то велит сам Бог… Но где нет Бога, там нет и велений Его.
Ну что ж, пусть веселятся, для них ведь Маргарета старалась. Но если б кто её спросил, она б сказала, что не надо бы лишнюю пыль поднимать, до времени родов вообще о ребёнке даже заговаривать, не то что праздновать! Она сама даже за пиршественный стол с отцом и мужем не села. Ей хотелось одного – спрятаться, запереть все ставни, закрыть все шторы и молчать, и никого не пускать к себе. Чтобы ни Бог, ни Дьявол о её ребёнке не задумывались и ни-че-го не делали – ни хорошего, ни плохого! Просто дайте ему родиться благополучным, пухленьким, как у сотен и сотен княжеских крестьянок…
Маргарета на свой живот даже не дышала и старалась не прикасаться и разговоров о наследнике избегала как могла – боялась даже засыпать, боялась просыпаться. Она сама себя заточила в темнице, занавесив все окна и отослав от себя всех слуг, одну лишь старую Алису при себе оставила. К её досаде, иконы всё же пришлось оставить и даже неохотно преклонять колени, считая про себя до ста, чтобы Алиса не приставала с расспросами и укорами, мол, как так, неужто наследнику защита божья не нужна, с чего вдруг княгиня молиться перестала? А Маргарета точно знала – этому ребёнку Бог помогать не станет, неправедно зачатому. «Неправедно… зачатому…» – проплывали мысли, чарующие, как медовые песни, и грязные, как последний изношенный пёс из княжеской охотничьей своры. Маргарета томилась по охотнику. Не по нему самому – на несчастную челядь ей наплевать, но вот глаза его, когда он смотрел на неё, зло, вызывающе, и губы его, с которых кровь так и капала, так и текла к шёлковым сапожкам Маргареты… Ах, если б можно было повторить! Найти другого, молодого и сильного, дерзкого и красивого лицом, чтобы рассечь жёсткой плёткой губы тонкие и брови соболиные… Но нет, от одних лишь мыслей в утробе пламя вспыхивало, и Маргарета ахала, хватаясь за потревоженный мечтами живот. Нет, нельзя, нельзя! Не приведи бог, роды преждевременные вызвать…
Маргарета дни до родов отсчитывала, не терпелось ей оставить позади тревоги и страх, увидеть, наконец, своё живое и благополучное дитя. А живот неуклонно рос, и вместе с животом росла её нежность и любовь к тому созданию, что зрело и наливалось тяжестью, словно тугое и тёплое тёмное яблоко внутри неё. Как презирала и отвергала до дрожи омерзения она первое дитя, которое ни разу своим не назвала, так обожала она этого мальчика. А это мальчик, иначе быть не может, ведь у охотника в деревне уже то ли две, то ли три девочки – хватит с него! И им с князем, безусловно, необсуждаемо нужен сын! Маргарета впервые чувствовала себя счастливой, и таким новым, совершенно небывалым чувством наполнялось всё её существо, что хотелось клубочком у камина сворачиваться, гладить живот и урчать, как довольная огромная кошка. Телесно Маргарета так прекрасно себя чувствовала – ни капли дурной тяжести, ни единого позыва тошноты! С невероятной, как летнее небо над княжескими лугами, нежностью, она ощущала первые толчки своего мальчика, и даже когда он давил пяточкой ей на органы, от боли только смеялась тихим, тёплым смехом влюблённой до безумия матери…
Да, Маргарета знала о дурной примете давать ребёнку имя заранее. Но она была совершенно, кристально уверена, что на этот раз всё у неё получится, и, поглаживая свой живот как самое немыслимое сокровище в мире, шептала:
– Луций, Луций, свет мой, мальчик мой Луций, свет мой, дитя моё, Луций!
Она так хотела этим именем, настоящим, земным, человеческим закрепить его в мире! Привязать его к земле, обеспечить его реальность!
Так и нежила, лелеяла своё волшебное, всемогущее чрево Маргарета, так и напевала ему, так и обнимала его, и гладила, и в шелка кутала, и в меха, и просила: «Будь, только будь, дитя моё, а я тебе всё отдам, что есть и чего нет у меня, найду на том конце земли и прикажу тебе в колыбельку положить, ты только будь!»
В положенную ночь, ни раньше, ни позже, Маргарета проснулась в тёплой, густой, как масляная ванна, луже. Роженица открыла глаза и позвала:
– Алиса!
Блаженная улыбка растянула губы княгини – началось! Она настроилась на боль и долгие-долгие корчи,
