Домой приведет тебя дьявол - Габино Иглесиас
– Вот это я и хотел увидеть, – сказал Хуанка. – А теперь слушай меня внимательно, cabrо́n, потому что, если мы встретимся еще раз, я всажу в тебя столько пуль, что твоя семья не сможет тебя опознать. А если эти два говнюка окажутся с тобой, я сделаю с ними то же, что и с тобой. Ты меня понял?
Крис кивнул между стонами и странным звуком, который оказался плачем. Уродливым плачем. Я чуть ли не улыбнулся.
– Теперь в твоем гребаном уродливом рту не хватает двух зубов. Они у тебя там больше не появятся, так что каждый раз, когда будешь улыбаться, будешь вспоминать меня, hijo de la chingada[185]. Помни, что я сделал это с тобой. Посмотри на меня! Помни, что я расхерачил твой рот, потому что ты нес расистское говно. Помни, что я расхерачил тебя, потому единственный язык, на котором говорит моя amá, досаждает тебе.
Хуанка подошел к нему вплотную, приставил ствол пистолета к его лбу.
– С этого часа каждый раз, когда будешь видеть смуглокожего человека, будешь держать свой вонючий рот на замке. И если тебе доведется говорить с людьми по имени Martínez, García, Vázquez, Rodríguez, Torres, Hernández, Morales, Pе́rez, González, Sánchez… ты будешь вежлив с ними. The pinche frontera[186] появилась только с вашим приходом, pendejo, так что никого и никогда не смей посылать назад. Эта земля не твоя, это земля наша. Esta no es tu pinche casa[187]. В следующий раз, когда твое маленькое белое расистское говно полезет тебе в голову, вспомни, что твоя семья приплыла сюда на долбаном корабле и не слишком давно. А потом вспомни, что смуглокожий человек заставил тебя плакать на парковке, как какую-нибудь маленькую сучку, выбив сначала из твоего глупого рта два зуба. Ты меня понял?
Я был уверен, что Крис сейчас зарычит и бросится на Хуанку. Ни один мужчина не может вынести такую боль, такое унижение и не ответить той же монетой, верно? Я ошибался. Ничего такого он не сделал. Он вместо этого зарыдал еще громче и кивнул, сопли, кровь и слюна текли по его лицу, образуя омерзительное коричневатое месиво, покрывшее нижнюю часть его лица, бороду, грудь.
– Ну вот, хороший мальчик, – сказал Хуанка. – А теперь подбери свои зубы, вытри о свою рубаху и дай мне.
Что-то в лице Криса изменилось, его лицо сдвинулось на несколько дюймов влево, как морда любопытной собаки. Он не был уверен, что правильно понял Хуанку.
– Да-да, ты меня услышал, cabrо́n. Возьми свои зубы, вытри с них твою грязь рубашкой и дай мне. Я их сохраню.
Крис не шелохнулся.
– Быстро! – сказал Хуанка, подтолкнув голову Криса стволом пистолета.
Крис поморщился. Потом он положил руку на землю и взял свои зубы, дрожащими пальцами он отер их о подол своей рубахи и положил в протянутую руку Хуанки, который тут же сунул их в свой карман и развернулся.
– А теперь слушайте, что будет дальше, уроды. Мы сейчас с моими друзьями сядем в машину и уедем на хер отсюда. Если вы поедете следом, мы вас убьем. Если вызовете копов, мы убьем копов и потом найдем вас и тоже убьем. Я сфотографирую все номера машин, что стоят здесь. Если вы вынудите меня вернуться сюда, прихватив с собой друзей побольше, то эта сраная дыра появится в новостях в первый и последний раз. Вы меня поняли?
Когда мужчины смотрят на рабочий конец пистолета, вся их мужественность превращается в песчаный замок, построенный слишком близко к прибою. Два идиота, которых я все еще держал под прицелом, кивнули, как школьники. Они были перепуганы. Они сдались. Они не были привычны к такому уровню насилия. Крис на земле пробормотал что-то хриплое, похожее на извинение, потом закашлялся кровью.
– Vámonos[188], – сказал Хуанка.
Я не знал, что мне делать. Держать кого-то под прицелом, а потом просто взять и уйти – это казалось мне опасным. Эти ребята могут сесть в машину и пуститься за нами в погоню. Выбить два зуба у кого-то – это больше чем причинить боль. Это не оскорбление, это такая охеренная атака, которая никогда не будет забыта.
Хуанка опустил пистолет и двинулся к машине. Брайан пошел от меня следом за Хуанкой, бормоча снова и снова себе под нос «бля». Он оглядывался, вероятно, боясь, что вот-вот появятся копы. Я тоже пошел к машине, но пистолет держал наготове.
Сев в машину, Хуанка включил зажигание. Музыка громким взрывом вырвалась из динамиков, и сердце у меня екнуло.
Хуанка дал газу, сдавая машину назад для разворота, и из-под колес вырвалось облако сухой пыли. Он делал наш номерной знак нечитаемым.
Гриль-бар остался позади, а мы вернулись на дорогу. Хуанка вел машину одной рукой, в другой – держал пистолет. Я не выпускал из руки свой.
Ехали мы быстро. Напряженное молчание сгущало атмосферу в машине, но наше дыхание и в самом деле замедлилось. Призрак того, что мы сделали, был с нами. Через несколько миль Хуанка, глаза которого метались между дорогой впереди и зеркалом заднего вида, заговорил:
– Они не едут за нами.
Его слова как-то успокоили меня. Мои легкие расширились. Хватка пальцев на рукояти пистолета ослабла.
– Что эта за херня была?
Вопрос Брайана, проигнорированный и не получивший ответа, повис в воздухе.
Я распахнул крышку бардачка и положил внутрь пистолет, но, вернув крышку на место, я вспомнил про бумаги, которые вывалились из бардачка, когда я забирал пистолет, и наклонился, чтобы поднять их.
Под моей левой ногой лежал толстый конверт. Судя по его размерам и ощущению, в нем лежали фотографии. Когда я поднял его, клапан раскрылся и несколько фотографий выпали. Я подобрал их, посмотрел на верхнюю.
Земля.
Кровь.
Ножи.
Небо.
Низкая туча.
Усы.
У меня ушла секунда на то, чтобы сообразить, что передо мной, потому что я держал фотографию вертикально. Голубое небо и рваная туча, создававшая впечатление, будто кто-то попытался сорвать со стены кусок голубых обоев, говорили сами за себя. Мой мозг сказал моим пальцам, что нужно вернуть фотографию в конверт, прежде чем закрытая
