Александр Бушков - Рельсы под луной
Жить нам троим предстояло как фон-баронам: каждому в отдельной комнате. Правда, не в господских покоях, а в комнатах для прислуги, в западном крыле – но эти комнаты для прислуги, между нами говоря, на наш тогдашний взгляд да и теперешний, пожалуй, были не хуже гостиничного номера люкс. Прежний хозяин свою обслугу держал не в каморках на чердаке…
Точно так же и у нас был строжайший наказ: боже упаси паркет поцарапать, портьеру папиросой прожечь и все такое прочее.
Ни малейшего ущерба внутренней обстановке. «Представьте, орлы, и что вас на недельку в Эрмитаже поселили, – фыркнул майор, когда отправлял нас. – Вот и ведите себя соответственно, чтобы ежа в задницу не схлопотать…»
И уж тем более настрого он предупреди: упаси боже что-нибудь оттуда спереть, хоть наперсток…
Ну, ничего по-настоящему ценного, вроде золотых портсигаров, столового серебра или каких-нибудь фамильных драгоценностей, там уже не было. Как мне рассказали на подробном инструктаже, хозяин смылся на запад, к американцам, еще в середине апреля, так что время собраться обстоятельно у него было. Как показали отысканные нашими свидетели из немцев, сам он с семейством уехал на двух легковых машинах, а следом шел трехосный грузовик, набитый под завязку. Собрал не только золото-серебро-камушки, но и немало картин, видимо, особенно дорогих, ну, и прочее ценное барахло, порой непонятно даже, какое: мы там нашли кучу пустых вроде как постаментов, каменных, изящных таких деревянных подставок, на которых явно прежде что-то стояло, то ли вазы, то ли статуэтки, немало пустых витрин наподобие музейных. И большую часть одежды прихватил. Кто он был, я так и не знаю, но персона, надо полагать, влиятельная, если в эти последние недели военного краха и разгрома организовал себе немаленький грузовик – и, надо полагать, какие-нибудь спецпропуска. Никаких семейных фотоальбомов мы не нашли – то ли он их прихватил с собой, то ли выгребла наша команда, которая отсюда изымала все бумаги (но это опять-таки другое подразделение, и в детали нас не посвящали). Однако, по некоторым наблюдениям, после вдумчивого изучения того, что осталось в доме (от скуки мы там все, конечно, очень осторожненько переворошили), я бы сделал вывод, что наш фон-барон – стопроцентный штатский. То ли фабрикант, то ли что-то в этом роде.
Ну конечно, осталось превеликое множество вещичек малоценных, которые с собой в таких условиях не потащишь: всевозможные безделушки, всякие там фарфоровые статуэточки из дешевых, мелкие бронзовые цацки. Каюсь, каюсь… Несмотря на строжайший приказ, я оттуда все-таки спер маленькую такую бронзовую кошечку величиной со спичечный коробок. Очень тонкая работа, но вещица явно по немецким меркам копеечная. Когда уезжали, сунул за голенище, и обошлось. Знаете, по некоторой молодой лихости характера, ну, и для дочки, она обожала всяких котяток, и фарфоровые у нее были, и резиновые. Предположил, что вряд ли наша команда, осматривая дом, переписала все до одной эти безделушки – что-то не водилось такого…
Ну, вот, мы прибыли. Солдаты стали разбивать палатки, их офицеры – составлять схему постов, а мы трое первым делом, как инструктировали, пообщались с саперным капитаном – его ребята на три круга, два дня подряд проверяли каждый уголок на предмет мин, замаскированных зарядов и прочих камуфлетов – уж это, как вы понимаете, делалось скрупулезнейшим образом. И мы, и немцы, отступая, сплошь и рядом, если успевали, минировали здания, в которых противник предположительно мог разместить штабы, высших офицеров, вообще использовать для своих нужд…
У капитана был акт о работах в нескольких экземплярах – где говорилось, что абсолютно ничего он не обнаружил. Мы, как инструктировали, подписали все, один доставили себе. Потом капитан из армейского управления показал нам наши комнаты, кухоньку для прислуги, которой мы могли пользоваться, еще раз наказал коротенько, чтобы мы, елки зеленые, тут и лампочку за три копейки не разбили, иначе весь оставшийся срок службы будем где-нибудь на Камчатке дослуживать. И укатил.
Все. Теперь ответственность за «объект номер три» целиком и полностью лежала на мне, грешном, и что бы ни случилось, взыскивать будут в первую очередь с меня. Ощущение… Ну, если вы сами такого не переживали, то словами описать и нельзя. Очень сложное ощущение. Очень специфическое.
Мне предстояло проинспектировать взводы, когда они все закончат, – но это часа через два, так что свободное время образовалось. Сели мы втроем в кухоньке, чего уж там, выпили по стопочке за благополучный ход и успешное завершение операции. А малость подумавши, как русские люди и офицеры, накатили по второй. Не было у меня ни особой тревоги, ни беспокойства: сами мы – не дети малые, зеркала бить не будем и паркет не поцарапаем. (Благо в доме нашлась целая груда удобных домашних шлепанцев, в каковые мы и переобулись. Это, конечно, не по форме, гимнастерки, галифе и шлепанцы, но что поделать, если обстановка требует, еще, не дай бог, и в самом деле царапнешь где сапожищем и заработаешь того самого ежа, уж будьте уверены…) Солдатского баловства (на которое наш брат-славянин был весьма охоч) ожидать, пожалуй что, не приходилось. Никто мне не говорил, но я не сомневался: взводы составлены из старослужащих, с каждым предварительно проведена индивидуальная беседа и, уж конечно, подробно разъяснено насчет ежа… В общем, должно было пройти как по маслу.
Я в три минуты составил график ночных дежурств: первым – Петров, вторым – Сидоров, ну и последним – я, а там по новой. И осталось одно-единственное, но, без шуток, важное дело: изучение вверенного мне объекта.
Вот мы втроем и двинулись изучать. Начали с третьего этажа, где сами располагались. Дело шло не без заминочек – хотя хозяин и многое увез, осталась масса интересных вещей. Как ни одергивал подчиненных, чтобы поменьше пялились по сторонам, сам порой засматривался – впервые в жизни я оказался в таком вот роскошном палацике.
Потом спустились на второй этаж. Там мы ее и нашли. Почти сразу же, в западном крыле, с которого и начали. Выглядело это так: в стене устроена ниша, примерно пара метров в глубину и метра три в ширину, и ниша эта забрана кованой решеткой. Решетка, конечно – не примитивные железные прутья крест-накрест. Нет, стилю особняка она полностью соответствовала: изящные завитушки на манер веток с листьями, ромбы, как бы солнечные круги с лучами Свободного пространства меж ними много – кошка, например, без труда пройдет, а вот человек уже не пролезет. Основательные такие прутья, добротные – с винтовочный ствол толщиной и, судя по всему, не полые, сплошные. Внутренность ниши – и боковые стены, и пол, и потолок – отделаны темным камнем, а посередине, на невысоконьком постаменте, пониже даже, чем в ладонь, – женская статуя.
Она у меня и сейчас перед глазами, как в тот день. Из розоватого какого-то камня, цветом наподобие зефира. Знаете ведь розовый зефир? Вот примерно такого цвета. Поскольку решетка, как я уже говорил, была не такая уж густая, рассмотреть статую можно было прекрасно: приблизил лицо, как раз достаточно места, – и любуйся.
А мы именно что залюбовались. То ли молодая женщина, то ли девушка, в полный человеческий рост, примерно метр шестьдесят пять. Работа изумительная, это даже мы сразу поняли. Ну, изумительная работа!
Стоит она, полностью обнаженная, правую ногу чуть-чуть согнула в коленке и слегка выставила вперед, левой ладошкой этак грациозно прикрыла главное женское достояние, а правую, сложив пальчики щепотью, держит на плече так, словно собирается расстегнуть какую-то застежку. Голову подняла этак гордо, надменно, смотрит в пространство. Такую посадку головы, такой взгляд я сто раз видел у живых красоточек: мол, никого я вокруг не замечаю, я красивая по самое не могу, жду принца… Личико очаровательное, прическа высокая, сложная – и каждая тоненькая прядочка отдельно проработана. И глаза не слепые, как у древнегреческих статуй – зрачки синие, покрыты то ли прекрасно сохранившейся краской, то ли эмалью. Каменная, но как живая. А будь она живая… Фигурка, грудки, бедра идеальных очертаний, личико…
Будь она живая, ни за что не отлип бы, разве что поленом по голове двинула бы. Но и тогда, наверное, отлежавшись, вновь принялся бы ухаживать. Красавица, аж зубы сводит…
– Вот это да! – говорит Петров. – Античность!
Знаток, изволите ли видеть… Услышал там и сям пару умных словечек…
– Нет, – сказал я. – Никак не похоже.
Здесь нужно сделать кое-какие пояснения. Я не искусствовед, ни в каких таких соответствующих вузах не обучался. Образование у меня гораздо скромнее: десятилетка, училище войск НКВД, спецкурсы немецкого. Однако воспитание у меня было совсем другое, чем у Петрова. Оба мы с ним москвичи. Но Петров – шпана из Марьиной Рощи, безотцовщина, мать – вагоновожатая, за спиной семь классов и шестимесячные офицерские курсы военного времени. Правда, он был нисколечко не тупой – сообразительный парень, хваткий, немецкий, кстати, более-менее прилично освоил без всяких спецкурсов. Просто… Просто с такой биографией культурки ему, прямо скажем, не хватало. Ну вот что было, то было.
