Елена Блонди - ТАТУИРО (HOMO)

Витька застеснялся задранных криво трусов, потащил край простыни на бедра. Увидев мокрый блеск ее глаз, встревожился жалостно. Вспомнил ночное имя. Сережа. Что за Сережа?

– Нат? Ты чего, ну?

– Витенька…, – Наташа всхлипнула, вытирая рукой глаза:

– Витька, оболтус, что это у тебя, что?

– Где? – сел на постели, уставился на ногу, куда показывала мокрым пальцем.

– А-а, это! Татуировка просто. Ты чего, Нат?

Наташа подобрала вторую ногу и, топыря на краю стула пальчики в розовом перламутре педикюра, расплакалась в голос, уткнув лицо в круглые коленки. Маленькие шортики разошлись кромками, показывая гладкие бедра и кружево трусиков в глубине.

Витька перекинулся телом ближе, схватил ее за руки:

– Ну, милая, девочка, ну, что такое, что?

– У-у, у Сережки-и-и, – тоненько, с подвывом, попыталась сказать, – у него так же-е!…

– Ну? Ну, что?

Наташа закрутила головой, зашмыгала. Отняла руку – провести под носом. Потянулась за спину, что-то тряпочное, неважно что, ухватила, прижала к лицу.

– Все уже, – сказала сердито и невнятно, – все, не буду больше.

И разревелась громко и горько. Витька в трусах суетился вокруг, принес водички, слушал, как, хлюпая и обливаясь, попила, отвела стакан ладонью. Ждал терпеливо, глядя, как трясутся плечи. Помирал от жалости, да что же это? Последний раз так жалел, когда кот любимый попал под машину, трясся в агонии несколько часов, и уколы анальгина не помогали нисколечко. Только стой рядом и жди, смотри, пока – само. Кот тогда умер. Наташа – успокоилась потихоньку.

– Расскажешь? – стоял на коленях у стула, глядя снизу на дрожащий подбородок и губы, что старательно кривила в улыбке.

– П-потом. Можно?

– Да Господи, можно! Когда угодно – можно!

Горестное настроение тихо-тихо, плавно сошло на нет. Наташа улыбнулась чуть, но уже по-настоящему. Поправила волосы. Заоглядывалась. Витька поспешно подал щетку. Гордясь собственной проницательностью, успокоенно следил, как расчесывается. С каждым взмахом щетки лицо становилось спокойнее, блестели глаза, промывшись слезами, что, верно, давно уж должны были пролиться.

– Пойдем плавать, – постановила она. И Витька закивал поспешно:

– Да-да, – но утвердил, заручаясь на будущее:

– Но – расскажешь, да?

– Да, Витенька, расскажу. Потом…

И начался первый морской день.

Завтрак в открытом ресторанчике, коричневые официанты, готовно сверкающие белыми зубами, тарелки, увенчанные мокрыми листьями салата поверх прозрачных ломтиков колбасы. Гомон постояльцев, половина которых принесли с собой пакеты и украдкой совали в них фрукты и булочки с общего стола.

– Другой Египет, – сказала Наташа, следя за шумным семейством за соседним столиком. Отпила из красивого стакана жиденького кофе:

– Ты можешь себе представить, что здесь, недалеко, те самые пирамиды? Которым пять тысяч лет?

– Мама-а-а! – заорал пятилетний карапуз, пиная прицельно кудрявую девочку на соседнем стуле:

– Она! Меня! Толк-ну-ла! Ду-ра!!!

– Са-а-ам! – завопила принцесса и кинула в обидчика чайной ложкой.

Витька подумал добросовестно.

– Не могу, – признался.

– Съездим. Хотя и там не лучше. Иногда мне кажется, Вить, мы, как плесень. Ну, люди.

Витька осмотрел зал. Толстые и тонкие, в привезенных из родной губернии нарядах – вон дама в черных кружевах с шелками и декольте… Крики радостные в сторону своих, косые взгляды на вновь прибывших… Наташа в малюсеньких шортах и красном топике с одним плечом. Он сам – в попугайных бермудах, что откопал второпях на антресолях, и в черной майке.

– Может и плесень, – сказал осторожно, – но пирамиды-то – строили.

Ната вздохнула.

– Да, прав. Наверное, прав. Хотя, вот – Большой каньон, например. И без нас обошлось, а так грандиозно!

– Не знаю, не был, – вредно сказал.

– Будешь! – рассмеялась Наташа, – если захочешь как следует, конечно! Хочешь?

– Купаться хочу! – умоляюще ответил Витька, следя за уходящими в солнце отзавтракавшими.

Они купили у официанта бутылку красного холодного вина.

Медленно-медленно поплыл день. Выворачивая из-под босых пяток горячий песок, обжигая спину и плечи неправильно летним ноябрьским солнцем, плеская в лицо водой, нестерпимо лазурной и до того соленой, что мгновенно свело и зачесало губы.

Витька наслаждался. Набрав в прокате растрепанного добра – ласты, маску с трубкой, нырял среди огромных плоских камней, морскими садами раскинувшихся на совсем небольшой глубине. Плавал к белым катеркам, болтавшимся на якорях рядом с близкими буйками. На ломаном английском заказывал в баре минералку и фрукты. Мазал Наташе спину кремом. И снова плавали вдвоем, к буйкам и обратно, и снова. Катался на белом, чистеньком, изукрашенном кружевами и помпонами не хуже грузинской волги, верблюде. Звали верблюда Вася. Хозяин, широко вышагивая в развевающейся на горячем ветру длинной рубахе-джалабие, улыбался, оглядываясь на Витькину улыбку, водил Васю в поводу среди полуголых туристов.

Неожиданно быстро закатывалось солнце медленного дня, но – не жалко, ведь только первый день.

В номере, с удовольствием шлепая по каменным плиткам прохладного пола, приняли душ и переоделись к ужину. Договорились поехать в город, побродить по магазинчикам.

Наташа иногда взглядывала на Витькину змею, ее узкую цветную голову, уложенную на середину бедра, на хвост, в полный изгиб захлестнувший щиколотку. Хмурилась, но ничего не говорила. Виктор, помня утро, не спрашивал. Захочет – сама и спросит, и расскажет.

В Хургаде, блестевшей фонарями и витринами – ожерельями по черному бархату ночи, толкались среди толпы. Пили воду из маленьких фонтанчиков в виде каменных рыб и собачек. Купили непонятных фруктов у сморщенного хоттабыча, клонившего голову на тонкой обугленной шее под тяжестью гигантской чалмы. Улыбчиво отказывали продавцам безделушек, сладко и жарко заманивавшим их в сверкающие внутренности магазинчиков.

Молча, устав, ехали обратно, глядя на яркие отельчики и черные куски пустыни между ними.

Витьку плавно кружило, перед глазами плыли яркие дневные рыбы, мелкая бирюза волн, солнечные блики, блеск начищенной меди, цепляющие глаз расписные ткани…

– Здесь остановите, пожалуйста, – услышал Наташин голос. И заоглядывался удивленно, выходя. До отеля не доехали. Справа – черный провал пустыни, днем похожей на разоренный карьер.

Слева – пустой тротуар вдоль распахнутых входов. Лавочки попроще, похожи на гаражи. Многие закрыты. У тех, что еще работали, на ковровых низеньких табуретах продавцы отдыхали от дневной суеты. Пили кровавый чай каркадэ, курили кальяны. Вскрикивая и смеясь, щелкали костяшками по изукрашенным доскам нард.