Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана

— Слушай-ка. — Фреско придвинулся к Ленни так близко, словно хотел высосать из его легких воздух. — Мы знаем, что это сделал ты, понимаешь? Ты был единственным в морге живым и способным на это, понимаешь? Вот нам и хочется узнать почему? И все. Только почему?

— Фреско.

Уолл показал трубку мускулистому атлету.

— Да, сэр.

— Это господин Магвайр.

— Господин Магвайр?

— Микки Магвайр.

Фреско кивнул.

— Он очень обеспокоен.

— Да что вы. И чем ясе?

— Он говорит, что на него напал человек из морга. Этот порнографический воротила.

— Гласс, — подсказал Ленни. — Ронни Гласс.

— Это же смешно, — отозвался Фреско.

— И все же нам надо помнить о желаниях уважаемых членов общества. Сходи-ка в морг, чтобы убедиться…

— Чтобы убедиться?

— Что мерзавец все еще там.

— Ну и ну.

Немного смущенный Фреско покорно вышел.

Ленни не мог взять в толк: каким боком все это касается его? Он опустил левую руку в карман и, используя дырочку в нем, начал играть сам с собой в «бильярд». Уолл глянул на него с презрением.

— Прекрати, — сказал он. — У тебя еще будет время позабавиться, когда окажешься в теплой уютной камере.

Ленни медленно кивнул головой, неохотно соглашаясь, и вынул руку. Сегодня он себе не хозяин.

Фреско вернулся мрачный.

— Он там, — сказал он.

— Конечно же, он там.

— Дохлый, как Додо, — добавил Фреско.

— Что такое Додо? — поинтересовался Ленни.

Лицо Фреско озадачилось.

— Такое выражение, — процедил он раздраженно.

Уолл продолжал говорить с Магвайром. Там, на другом конце провода, голос звучал призрачно тихо. Уолл был уверен, что его убеждения подействовали.

— Микки, он там и в том же положении. Ты, наверное, ошибся.

Ему показалось, что электрический разряд ударил его в ухо, вырвавшись из трубки. Охваченный ужасом голос Магвайра прокричал:

— Я же видел его, черт бы вас побрал!

— Но он лежит там с дыркой в голове, Микки. Как ты мог его видеть?

— Я не знаю.

— Ну что ж.

— Слушай… Если выкроишь время — загляни ко мне. Тут возможно одно дело. Тебе найдется неплохая работа.

Уолл, не любивший обсуждать дела по телефону, почувствовал себя неловко.

— Позже, Микки.

— Ладно. Только ты позвони.

— Конечно.

— Обещаешь?

— Да.

Опустив трубку на рычаг, Уолл поднял глаз на Ленни. Тот продолжал свою липкую игру. Маленькое неуважительное животное. Но Уолл знал, как с ним поступить.

— Фреско. — Он придал голосу мягкость. — Потрудись-ка немного, поучи эту обезьянку правилам поведения в присутствии офицеров полиции.

Магвайр плакал, от ужаса, укрывшись за стенами своей крепости в Ричмонде.

Сомнений не было: он видел Гласса. Уверения Уолла, будто тело лежит в морге, не могли его успокоить. Гласса там нет — он на свободе, вольный, как птица, несмотря на то что ему продырявили голову. Магвайр верил в жизнь после смерти, но никогда не задавался вопросом, в чем она выражается. Никогда, пока не произошло вот это. Теперь у него был ответ: после смерти приходит озабоченным местью мерзавец, заполненный воздухом. От этого он и рыдал. Страшно жить, страшно умереть.

Заря была прекрасна, воскресное утро рождалось в тихом великолепии. Ничто не в силах потревожить покой этого утра…

Здесь, в Понлеросе — его замке, выстроенном после стольких лет не совсем честных, но и не очень-то легких трудов, — здесь с ним был вооруженный до зубов Нортон. Все ворота охранялись собаками. Ни живой, ни мертвый не осмелится бросить ему вызов, пока он на своей территории. Пока он окружен портретами своих кумиров: Луи Б. Майера[7], Диллинджера, Черчилля.

Пока с ним его семья, его хороший вкус, его деньги, его произведения искусства. Пока он чувствует себя дома. И если убийца придет сюда, у него ничего не выйдет, призрак этот Гласс или нет.

В конце концов, разве он не Майкл Роско Магвайр, создатель собственной империи? Рожденный в нищете, победивший судьбу собственными силами. У него всегда было невозмутимое выражение лица и независимый характер. Лишь однажды он позволил низменным инстинктам выплеснуться наружу — на казни Гласса. От своего небольшого представления, от своей скромной в нем роли он получил тогда подлинное удовольствие. Его тогдашний поступок стал жестом милосердия, спасшим несчастного от мучений. Им двигала жалость. Теперь все изменилось, насилие осталось в прошлом. Он обычный буржуа, имеющий право укрыться в своем доме-крепости.

Где-то около восьми проснулась Ракель. Она сразу же занялась приготовлением завтрака.

— Хочешь чего-нибудь съесть? — спросила она Магвайра.

Он лишь покачал головой — у него сильно болело горло.

— Только кофе?

— Да.

— Я принесу сюда, хорошо?

Он кивнул. Ему нравилось сидеть у окна, из которого открывался вид на зеленый газон и оранжерею. Великолепный день: пухлые, словно шерстяные, громады облаков вздымались ветром, отбрасывая на зеленый ковер причудливо движущийся узор теней. Наверное, стоит научиться рисовать, думал он, как Уинстон когда-то. Он перенес бы на холст то, что любил, — свой сад, например. Или обнаженную Ракель — тогда ее грудь никогда не потеряет форму.

Она уже стояла рядом с чашкой кофе.

— У тебя все хорошо? — тихо промурлыкала Ракель ему на ухо.

Тупая сука. Конечно же, у него далеко не все хорошо.

— Да, — ответил он.

— А у тебя гости.

— Что? — Он выпрямился в кожаном кресле. — Кто?

— Трейси, — последовал ответ. — Она хочет обнять своего папулю.

Магвайр отвел рукой ее волосы, едва ли не попавшие в рот. Да, тупая сука.

— Ты ведь хочешь увидеть Трейси? — спросила она.

— Да.

Маленькое несчастье — так он называл любимую дочь — стояла у двери. Все еще в ночной рубашонке.

— Привет, папуля.

— Здравствуй, золотце.

Она направилась к нему. Красивая походка — в точности ее мама в молодости.

— Мамуля говорит, что ты заболел.

— Я уже почти поправился.

— Я очень рада.

— И я тоже.

— Пойдем сегодня гулять?

— Может быть.

— Сходим на выставку?

— Может быть.

Ее губки надулись — такая милая гримаска должна вызывать у него умиление. Вылитая Ракель. Только бы не выросла дурой, как ее мамочка.

— Поглядим, — сказал он, стараясь, чтобы слова звучали как согласие. Хотя они означали отказ.

Дочь забралась к нему на колени и стала болтать о своих пятилетних проделках, пока он не отослал ее одеваться. От разговоров горло ныло сильнее. Ему уже не хотелось быть сегодня любящим отцом.