Татьяна Рябинина - Чертова погремушка

Дьявол задумчиво почесался в интимном месте — или там, где оно предполагалось, — снял наушники, защелкнул ноутбук и повернулся ко мне. Моя голова словно онемела — как будто я сидела на ней и… отсидела. Меня раздирало на части: ярость, та самая, которая заставила меня броситься не него, мешалась со страхом и смертельной тоской. И что-то еще — мучительное, забытое. Я что-то должна была сделать — но никак не могла вспомнить, что же именно.

— Да пошел ты, — с трудом выдавила я.

— Храбрая моська! — он снова пошел радужными разводами, издавая странные звуки, обозначающие смех. Рубашку прожгло в нескольких местах, дьявол поковырял дырки пальцем и прикрылся простыней.

— А ты не задумывалась, почему именно ты? — спросил он, глумливо улыбаясь. — Почему ты, твой брат, ваш дядя? А не твой дружок Никита, например?

— Ты хочешь сказать, что мы чем-то отличаемся от остальных? Большие грешники?

— Не льсти себе. Все гораздо проще. Это как иммунитет. Начинается эпидемия гриппа. Один вообще не заболел, другой заболел, но легко перенес, третий тоже заболел, но еле выкарабкался. А четвертый — хренак и помер.

— Значит, мы из тех, кто умирает?

Задумчиво хмыкнув, дьявол накрутил на палец розовую оборку рубашки.

— Угадала. Не в прямом смысле, конечно. Пока. Просто вы готовы в обмен на исполнение своих прихотей отдать часть себя. Кто-то любовь, кто-то часть жизни, а кто-то и душу. Хотя она вам и не принадлежит, собственно.

— А ведь ты врешь, — я сама не поняла, был ли это вопрос или утверждение. — Вот только не могу понять, где именно.

— Лучшая ложь — это полуправда, — снова пошел разводами дьявол. — И потом… скажи честно, тебе ведь понравилось? Понравилось обманывать, да? Настоящая ложь — это искусство. В чем именно я вру, говоришь? В этом как раз и фокус. Тот, кто может отличить мою ложь от правды, еще не безнадежен. Точнее, как раз наоборот, для меня это сомнительное приобретение — может… эээ… усклизнуть.

С трудом дотянувшись до изголовья, я нажала кнопку вызова медсестры.

— Бугага, — меланхолично сказал дьявол и открыл ноутбук. — Мы не закончили, так что я подожду.

— Мне нехорошо, — пожаловалась я, когда в палату просочилась кукольного вида сестра в обтягивающем халатике. — Голова кружится.

— Да-а-а? — удивилась она, выглянула в коридор и гаркнула, перекрывая мощностью звука самолет на взлете:

— Анпетровна!!!

Не прошло и минуты, как в палату влетела моя малахольная блондинка. Пощупала пульс, послушала легкие и сердце, покрутила перед носом пальцем и изрекла вердикт:

— Это слабость.

Для верности она еще измерила мне давление, но не назначила даже завалящего укольчика.

— А вы как? — уже в дверях блондинка поинтересовалась у дьявола. — Все нормально?

— Да, спасибо, — пропищал тот Лилиным голосом.

Когда дверь за медициной закрылась, дьявол поставил ноутбук на тумбочку.

— Врунишка, — он добродушно ухмыльнулся. — Голова закружилась, да? Скажи честно, просто решила проверить, кого увидят докторишки — меня или твою соседку. Смешно, честное слово.

— Иди к черту! — буркнула я.

— Тоже смешно. Ладно, ближе к делу. Или к телу — неважно. Я так понял, лечеба тебя больше не привлекает. Может, что-нибудь другое тебе предложить? О чем вы там с братцем мечтали давеча? Летать? Мысли читать?

— Ничего мне от тебя не нужно.

— Ну да, конечно. Прямо почти верю. А может, все-таки что-нибудь хочешь? Говорить на всех языках? Рисовать? Или… — он лукаво подмигнул, — петь?

Это был удар ниже пояса. Петь я отчаянно мечтала с детства. И даже вполне сносно научилась играть на гитаре — чтобы можно было аккомпанировать. Но вот с пением дела обстояли кисло. Нет, слух у меня был, не абсолютный, конечно, но вполне приличный. Да и голос тоже, вроде, ничего, хоть и слабенький, но довольно приятного тембра. Я часто мурлыкала себе под нос и даже громко пела в душе — романсы и оперные арии. Но одна только мысль о публичном исполнении моментально приводила к полному параличу связок, а заодно и мозга. Единственным исключением были хоровые застольные песни при условии изрядного подпития. Я сказала, что мечтала? Нет. Я запрещала себе мечтать об этом. Просто притворялась, что петь в душе — вершина моих притязаний.

— Знаю, знаю — ты боишься петь на людях. Настолько боишься, что даже обманула мое хрустальное яблочко. Оно приняло твой страх за нежелание.

— Мы зовем его чертовой погремушкой, — пробормотала я, изо всех сил сражаясь с соблазном.

— Надеюсь, «чертова» обозначает принадлежность, а не качество? — палец с длинным когтем нарисовал в воздухе улыбочку-смайлик. — Впрочем, какая разница? Что с нее взять, простой автоматический сканер, да еще устаревшей модели. Твое желание продаться она уловила, а вот распознать не смогла. Поэтому и навязала тебе то, чего ты, может, и хотела, но без чего вполне могла обойтись. Накладка вышла. Бывает. Лучше скажи, почему тебя так пугает идея выступлений перед публикой? Чего ты боишься? Чаще бывает наоборот. Выходит безголосый и безухий идиот на сцену, лопаясь от предвкушений: ох, как я щас спою — все от восторга прямо кончат. И заметить, он останется в полной уверенности своего успеха, даже если его закидают тухлыми яйцами. Подумает, что в зал пробралась горстка завистников. А тебе кажется, что при первой же фальшивой ноте тебя выведут за бруствер и расстреляют. Ну, или хотя бы привяжут голой на площади к позорному столбу. Неужели тот случай так на тебя подействовал?

Я почувствовала, как лицо и грудь заливает пылающая лава. Сердце выдало барабанную дробь, ладони мгновенно вспотели, а рот наполнился кислой слюной.

Тот случай, о котором я так старалась забыть, произошел двадцать один год назад. На новогоднем утреннике мы с Костей должны были петь дуэтом песенку про Савку и Гришку, которые сделали дуду. Получалось у нас очень даже неплохо, особенно «ай ду-ду, ду-ду». И все бы ничего, но за день до утренника Костя умудрился подцепить ангину. И наша «пешница» не придумала ничего умнее, как вытолкнуть на сцену меня одну.

Я шла к роялю в восторженном ожидании триумфа, который не придется делить с братом. Синее бархатное платье, пышный бант, белые колготки, красные туфли. Но когда я увидела бледные пятна лиц, — целое море лиц! — с ожиданием глядящих на меня, что-то вдруг произошло. Меня словно швырнули в ванну с обжигающе холодной водой, которая тут же подернулась ледяной коркой. К горлу подступила тошнота. «Пешница» уже второй раз играла вступление и сердито смотрела на меня. В зале начали посмеиваться. Я поняла, что забыла слова. И мелодию тоже.