Дьюма-Ки - Кинг Стивен
— Определённо, искусство ради искусства, мэм.
— Я рада. Таких художников «Салмон-Пойнт» любит больше всего. Как вы его называете?
— Моё искусство?
— Нет, дорогой… «Салмон-Пойнт».
— «Розовая громада», мэм.
— Отныне он — «Розовая громада». А я для вас — Элизабет.
Я улыбнулся, не мог не улыбнуться, потому что в её голосе звучала скорее серьёзность, чем игривость.
— Хорошо, Элизабет.
— Прекрасно. Скоро мы пойдём в телевизионную комнату, но сначала… — Она перевела взгляд на стол. — Ну, Уайрман? Ну, Эдгар? Видите, как я расставила детей?
Десяток статуэток стояли слева от здания школы, лицами к нему. Словно готовились к перекличке.
— И что вы можете об этом сказать? — спросила она. — Уайрман? Эдуард? Кто первый?
С именем она ошиблась, но я привык к ошибкам. И на этот раз она «поскользнулась» на моём имени.
— Перемена? — спросил Уайрман и пожал плечами.
— Разумеется, нет, — ответила Элизабет. — Будь это перемена, они бы играли, а не стояли толпой и не таращились на школу.
— Это или пожар, или учебная тревога, — предположил я. Она перегнулась через ходунки (Уайрман, всегда начеку, схватил её за плечо, чтобы она, потеряв равновесие, не упала вместе с ними) и поцеловала меня в щёку. Это меня чертовски удивило, но не вызвало отрицательных эмоций.
— Очень хорошо, Эдуард! — воскликнула она. — А теперь, скажите, учебная это тревога или пожар?
Я задумался, вопрос был не из сложных, если не воспринимать его в шутку.
— Учебная тревога.
— Да! — Синие глаза радостно блеснули. — Объясните Уайрингу почему.
— При пожаре они разбегались бы во всё стороны. Вместо этого они…
— Ждут команды вернуться в школу, да. — Но тут она повернулась к Уайрману, и я увидел другую женщину, испуганную. — Я опять назвала тебя не так?
— Всё нормально, мисс Истлейк, — и он поцеловал её в висок, нежно, отчего понравился мне ещё больше.
Она мне улыбнулась. Будто солнце выскользнуло из-за облака.
— Пока человек обращается к другому по фамилии, он знает… — Но она потеряла ход мысли, и улыбка начала таять. — Он знает…
— Пора смотреть Опру, — возвестил Уайрман и взял её за руку.
Вдвоём они развернули ходунки, и она, тяжело ступая, но на удивление быстро направилась к двери в дальнем конце комнаты. Уайрман шёл сзади, не спуская с неё глаз.
В телевизионной комнате главенствовал «самсунг» с большим плоским экраном. В другом конце стояла дорогая аудиосистема. Я не обратил внимания ни на телевизор, ни на звуковую систему. Я смотрел на рисунок в рамке, который висел над полками с компакт-дисками, и на несколько секунд забыл, что нужно дышать.
Рисунок был карандашный, расцвеченный лишь двумя красными линиями, вероятно, выполненными обычной шариковой ручкой, какой учителя правят в тетрадках домашние задания и выставляют отметки. Эти линии прочертили вдоль горизонта, чтобы показать закат. Их вполне хватило. Гениальному лишнего не нужно. Это был мой горизонт, тот самый, что я видел из окна «Розовой малышки». Я знал это точно так же, как знал и другое: Дали слушал, как шуршат перекатываемые водой ракушки, когда превращал чистый лист бумаги в то, что видел глаз и истолковывал мозг. По горизонту плыл корабль, возможно, танкер. Как знать, может, тот самый, который я нарисовал в мой первый вечер, проведённый в доме 13 по Дьюма-Ки-роуд. Стиль, разумеется, не имел ничего общего с моим, но в выборе объекта на горизонте мы совпали.
Под рисунком Мастер небрежно расписался: Salv Dali.
iv
Мисс Истлейк (Элизабет) выкурила сигарету, пока Опра расспрашивала Кирсти Элли[69] о животрепещущей проблеме похудания. Уайрман принёс сандвичи с яйцом и салатом. Их вкус я нашёл божественным. Мой взгляд продолжал возвращаться к взятому в рамку рисунку Дали, и, само собой, каждый раз я повторял про себя: «Привет, Дали». Когда появился доктор Фил[70] и начал бранить двух толстых женщин из зрительской аудитории, которые, очевидно, добровольно вызвались на эту роль, я сказал Уайрману и Элизабет, что мне пора домой.
Элизабет воспользовалась пультом дистанционного управления, чтобы заглушить доктора Фила, потом протянула мне книгу, на которой лежал пульт. В её глазах читались смирение и надежда.
— Уайрман говорит, что вы как-нибудь придёте и почитаете мне, Эдмунд. Это правда?
Иногда приходится принимать решения мгновенно, и тогда я его принял. Решил не смотреть на Уайрмана, сидевшего слева от Элизабет. Проницательность, которую она продемонстрировала у стола с фарфоровыми статуэтками, уходила, даже я мог это заметить, но я подумал, что осталось её ещё очень и очень много. Взгляд, брошенный на Уайрмана, подсказал бы Элизабет, что для меня её просьба — новость, и она бы огорчилась. А я не хотел её огорчать. Отчасти потому, что она мне понравилось, а кроме того, я подозревал, что на ближайшие год-два жизнь заготовила ей достаточно огорчений. И скоро она станет забывать не только имена.
— Мы об этом говорили.
— Может, вы прочитаете мне одно стихотворение сегодня. По вашему выбору. Мне так этого недостаёт. Я могу обойтись без Опры, но жизнь без книг скудна, а без поэзии… — Она засмеялась. В смехе слышалась растерянность, от которой у меня защемило сердце. — Всё равно что жизнь без картин, или вы так не думаете? Не думаете?
В комнате вдруг стало очень тихо. Где-то тикали часы, но более я ничего не слышал. Уайрман мог бы что-то сказать, но молчал. Элизабет временно лишила его дара речи, невинный трюк, когда дело касалось этого hijo de madre.[71]
— По вашему выбору, — повторила Элизабет. — Или, если вы действительно сильно задержались, Эдуард…
— Нет, — ответил я. — Нет, всё нормально. Я никуда не тороплюсь.
Книга называлась просто «Хорошие стихи». Составил её Гаррисон Кайллор, который, если бы баллотировался, возможно, стал бы губернатором в той части Америки, из которой я перебрался во Флориду. Я открыл книгу наобум и попал на стихотворение некоего Фрэнка О'Хары.[72] Короткое, то есть уже, по моему разумению, хорошее. Я начал читать вслух:
Ты помнишь, какими мы были тогда Первоклассными? И сочный день приветствовал нас яблоком, зажатым в зубах. Нет смысла переживать, что Время прошло. Но тогда у нас водились тузы в рукавах, И мы проходили крутые повороты, смеясь. Тогда мы могли питаться зелёной травой на лугу, Не глядя на стрелку спидометра, мимолётом, несясь в вышине. А для вечерних коктейлей нам хватало льда и воды…Вот тут со мной что-то произошло. Голос дрогнул, слова стали расплываться, будто слово «вода», слетевшее с губ, способствовало её появлению в глазах.
— Извините. — Я вдруг осип. Уайрман озабоченно посмотрел на меня, но Элизабет Истлейк улыбалась мне. Словно очень хорошо меня понимала.
— Всё нормально, Эдгар. Поэзия иногда действует на меня точно так же. Истинных чувств стыдиться не нужно. Мужчины не симулируют судорог.
— Не прикидываются страдальцами, — добавил я. Голос мой, похоже, принадлежал кому-то ещё.
Она ослепительно улыбнулась.
— Этот человек знает Дикинсон, Уайрман!
— Похоже на то. — Уайрман пристально смотрел на меня.
— Вы закончите, Эдуард?
— Да, мэм.
И я б не хотел стать моложе или быстрее, Если бы только вы были со мной и сейчас, О, лучшие дни моей жизни.[73]
