Сергей Зюзин - Мертвецы из инета. Книга первая. Мёртвая бабка

В комнате вновь повисло молчание. Замолчал папа, не смели произнести ни звука Оксана и её мама. Так проходили минута за минутой. Молчание было тягостным, однако, никто из них нарушить его не решался.

–

Но ведь она собиралась всех нас так! – наконец, первой не выдержала мама.

Тут заговорить решилась и Оксана:

–

А ты? Ты ведь не собираешься нас убивать, пап?

Папа посмотрел на неё с грустью:

–

Я скорее бы согласился гореть в аду, чем причинить хоть какой-нибудь вред тебе и твоей маме! Но я понимаю, почему ты спрашиваешь. Баба Паша ведь тоже нас всех любила!

–

Сам по себе я не чувствую никакого стремления вас с мамой убить, – помолчав всего несколько секунд, продолжал он. – Я по-прежнему вас люблю. Вот только что-то постоянно и очень сильно на меня давит. Внутри меня, в моих мыслях. Я не знаю как, но чувствую, что что-то непонятное и очень мощное каждую секунду пытается мне внушить, – я вернулся, чтобы убивать. И вначале я должен убить вас. А может, это пытается мне внушить не что-то, а кто-то. Я изо всех сил сопротивляюсь, и тогда это сопровождается невыносимой болью в каждом уголочке моего теперешнего тела. А ведь вначале, когда я только пришёл в себя после смерти, я никакой боли не чувствовал! И при этом я откуда-то знаю, что это внушение в себя впустить нельзя ни капли, даже для того, чтобы хоть немного уменьшить ту жуткую боль, ибо потом его будет не остановить. И не преодолеть.

–

Наверное, так вышло у бабушки, – снова не утерпела Оксана.

–

Наверное, – согласился папа. – У бабушки и у тех, кого она ещё своей игрой «оживила» и кто стал на её сторону.

–

Значит, ты остался прежним? – в голосе Оксаны послышались слёзы.

В ответ папа печально покачал головой.

–

По крайней мере, в одном. Я, как и прежде, вас с мамой очень люблю и буду защищать, – в папином голосе слышалась огромная душевная боль.

При последних словах папино лицо исказилось гримасой невыносимого физического страдания. Наверное, у него случился очередной приступ той самой боли, о которой он только что рассказал. При виде этого Оксана с жалостью потянулась к лежавшей на столе папиной руке, чтобы накрыть её своей ладонью. И когда волна уже знакомого могильного холода, едва только она коснулась папы, обдала её руку до самого плеча, Оксана стерпела. И даже не подала виду.

Какое-то время все трое помолчали, оставаясь на своих прежних местах. Потом мама встала принести из дальней комнаты оставленные там их с Оксаной дублёнки. В комнате опять стало очень холодно. Увидев, как его девочки одеваются, папа тут же поднялся и направился в коридор, прикрыть, наконец, насколько это было возможно, недавно выбитую и теперь перекошенную дверь. Впрочем, закрыть её у него получилось почти так же плотно, как было до его прихода. Дверь же из комнаты в коридор он по-прежнему оставил открытой, чтобы видеть выход во двор.

Когда мама снова уселась, первым заговорил папа. Посмотрев на своих жену и дочь, он тряхнул головой, словно что-то с себя стряхивая, и, неловко стараясь сделать голос повеселее, заговорил:

–

Простите, мои любимые, но это последние часы, когда мы вместе. Хоть что-то хорошее от той чёртовой игры нашей мёртвой бабули, ибо, не будь её, как ещё мы смогли бы хотя бы вот так проститься!

–

Будь она проклята! – полным горя и боли голосом проговорила мама Оксаны.

–

Да чёрт с ней, – Папа, всё так же стараясь сделать голос весёлым, продолжил говорить то, о чём только что начал. – Я это вот к чему. Давайте проведём то недолгое время, что нам осталось, ну, веселее, что ли! Чтобы вам потом приятнее было это вспоминать.

Мама попробовала сказать что-то ещё, да только папа её и не слушал. Махнув рукой, он продолжал, может быть даже и чересчур неловко, менять тему разговора:

–

А знаете, какой я стал сейчас сильный? Силищи у меня стало хоть отбавляй! Я только что легко сорвал с места, несмотря на то, что оно примёрзло, и поднял на плечо то самое, громадное бревно, что лежало на улице у нашего забора, чтобы с него постучать к вам в окно! Да потом ещё и выбил им дверь. Живому мне для этого в помощь потребовалось бы человека три, не меньше. Теперь-то уж бабка так легко не сможет меня отбросить, как тогда, в квартире, помните? И пока я такой, нам обязательно нужно старуху остановить. Мы должны непременно разбить её ноутбук!

Сказав это, папа ладонью словно что-то рубанул на столе перед собой. При этом звук был такой, словно по нему ударили по меньшей мере кувалдой. Рубанул и положил перед собой обе руки.

Оксана снова потянулась к ним и накрыла их обеими своими ладонями. Всё её сердце, как и у её мамы, было в тот момент переполнено самой невыносимой болью. Болью из-за того, что это было их прощание с папой. Прощание навсегда. По крайней мере, в этой жизни. Прощание такое же, как прощание на кладбище, когда через какое-то короткое время родного человека навсегда в себе скроет земля. Лишь немногим лучше. Тем, что, прощаясь, можно было ещё немного пообщаться.

Видя такое настроение своих девчат, папа решил сменить шутливый тон.

–

А вообще – берегите себя, – заговорил он вдруг с большим беспокойством в голосе. – Вы просто обязаны жить и быть счастливыми. Чтобы я не чувствовал свою смерть напрасной. Оттуда я буду видеть…

Взглянув на Оксану, он не договорил. Сразу осёкся. Не в силах ничего говорить, та только, сквозь слёзы, кивала папе в ответ. И это оказалось невыносимым даже для него. Мёртвого.

Опустив глаза, он недолго помолчал. Потом заговорил всё таким же голосом.

–

Ну вот, – папа всё-таки не оставил попыток отвлечь жену и дочь от горестных мыслей, и для этого попробовал продолжить свой, почти только что прерванный, рассказ. – Пульса у меня не оказалось. И я понял, каким теперь стал. Но одновременно я понял и то, что такому мне мёртвая бабка была не страшна, а значит, я стал куда больше способен вас защитить!

Видя, что его девчата, заинтересовавшись, немного отвлеклись от своих горьких мыслей, папа продолжал:

–

В метро мне пришло на ум, что вы прячетесь здесь. На даче. Странно, конечно, ведь бабка при жизни здесь бывала и, значит, это место знает, но что-то мне подсказывало, что вы укрылись именно в нашем загородном доме. И тогда я отправился на вокзал, чтобы добраться сюда на электричке. Там мне повезло, – когда я вошёл в поезд, в окно, немного поодаль, я увидел нашу «бабулю»! Как все от неё шарахались, кто только оказывался рядом. Видок у неё сейчас сами знаете какой. Я хотел за ней проследить, но пока выбрался из вагона, да и потом, в толчее на перроне, к ней ещё надо было протолкнуться. В общем, я её потерял. Искать было некогда, электричка уже вот-вот должна была отправляться. Не исключено, что она села в тот же самый поезд, что и я.

–

Почему повезло? – кое-что не поняв, спросила у него Оксана.

–

Увидел её, значит, оказался предупреждён. Хуже бы было, если б она осталась незамеченной.

–

А-а! – Оксана покачала головой, при этом показав, что слёзы на её глазах вроде бы начали высыхать.

А папа продолжал:

–

К тому времени я уже успел почувствовать ту непонятную силу, что постоянно требует от меня вас убить, вместе с приносимой ею чудовищной болью. Почувствовать и понять, что пока я ей не поддамся, я не стану для вас опасным, какой стала бабушка Паша. А раз я не опасен, то смогу быть и полезен. Ведь по силе и неуязвимости я теперь, скорее всего, такой же, как и она!

При последних словах лицо папы искривилось в гримасе мучения от невыносимой боли. Было видно, что неведомая сила, пытавшаяся заставить его убивать, не переставала без конца его атаковать. Наверное, она накатывала на него волнами, ибо так морщился от той жуткой боли он не всегда.

–

Но ведь тогда она была бы уже здесь, – очнувшись от какой-то задумчивости, мама, немного не вовремя, возразила его словам о том, что мёртвая старуха могла сесть в ту же электричку, что и он сам. – Да и при выходе из поезда ты бы её увидел.

Папа в ответ пожал плечами:

–

Кто знает, почему её здесь ещё нет. Она теперь непредсказуема.

На какое-то время все смолкли. Оксана с мамой незаметно для себя «погрузились» в «переваривание» всего только что услышанного, папа тоже ушёл в какие-то свои мысли. В комнате повисла почти абсолютная тишина, нарушаемая лишь негромким перестуком висевших на стене часов да едва слышным мышиным шорохом под полом.

Донёсшийся из коридора негромкий скрип медленно открывающейся входной двери, перемешанный с шорохом сгребаемых ею по полу кусков и кусочков отбитой штукатурки, оказался так внезапен, что Оксана с мамой едва не подпрыгнули на месте! Сама по себе дверь начать открываться не могла, ей не дал бы валявшийся на полу мусор, поэтому сразу стало понятно, – кто-то снова пожаловал к ним, и этот «кто-то» пытался войти в дом.

–

Что это? – и мама, и Оксана испуганно уставились на папу.

–