Саймон Магинн - Овцы

От всех этих тревожных сомнений: если они не занимаются любовью, то что им тогда делать друг с другом? — из-за тревоги за их отношения (это слово она всегда произносила с американским акцентом), из-за раздумий, кто из них виноват и не постарела ли она и больше его не привлекает, не наскучила ли она ему, — из-за всего этого Адель раздражалась и злилась. Она мысленно раздела Льюина и обнаружила большого крепкого мужчину, который (насколько она знала) всю свою жизнь прожил в одиночестве и кое на что мог бы сгодиться. Она посмеялась над собственными мыслями, но именно такими они и были. Сможет ли она плыть дальше с другой командой? Есть только один способ выяснить это.

Джеймс вернулся с куртками в руках; она осознала, что чуть не начала флиртовать с Льюином, если флирт вообще помещался в голове этого темного мужика. Ну, девушке же надо как-нибудь себя развлекать, если корабль дал течь. Она улыбнулась и пожала протянутую руку.

— Приятно было тебя видеть, Льюин. Спасибо за помощь. Спокойной ночи.

— До свидания, миссис Туллиан.

— Я ненадолго, Дель.

* * *

Как только Льюин почувствовал струю холодного ночного воздуха, он сразу же понял, что заболевает. В дополнение к постоянным внутренним ощущениям последние полчаса по его телу бродило какое-то неопределенное ощущение. Теперь он чувствовал, как желудок сдавило. Льюин старался расслабить мышцы, дышать помедленнее, не бороться, а успокоиться. Джеймс молча шел рядом. В его голове роились мысли, и он никак не мог разобраться в них и произнести вслух хоть одну из них. Джеймс надеялся, что ночной воздух проветрит его мозги, но эффект получился прямо противоположный: мрак лишь сгущался. Они дошли до места, где тропинка, ведшая к дому Льюина, пересекалась с дорогой, и остановились.

— Послушай, Льюин. То, что ты раньше сказал. Про костер...

Джеймс не знал, что именно он сможет сказать. Он просто схватился за ближайший конец, торчащий из спутанного клубка его сознания.

— Это ведь могло быть все что угодно. Разве нет? Это же не обязательно то, что ты думаешь. Я хочу сказать, что трудно во все это поверить, согласись.

Льюин хмыкнул и пожал плечами.

— Что видел, то видел. Хочешь верь, хочешь нет.

— Я не сомневаюсь в том, что ты видел именно это. Просто наверняка этому есть еще какое-нибудь объяснение.

— Рауль Шарпантье был нехорошим человеком. Честно говоря, я думаю, он был плохим человеком. Злым. Я понятия не имею, что он делал и чего он не делал. Я действительно ничего не видел. Поэтому я ничего не сказал полицейским. Лучше бы рассказал, честное слово. Если бы я мог вернуть прошлое, я бы рассказал. На их вечеринках люди не просто собирались, чтобы повеселиться. Дэйв тебе этого не сказал, но он видел то же, что видел я. Люди надевали маски и какие-то штуки на головы и играли в игры. Однажды я видел, как Рауль гонял их палкой и они падали, такие были пьяные. На краю утеса. В темноте. Они совокуплялись в поле. Чудо, что больше никто не упал. А может, кто-нибудь и падал, просто об этом не узнали. Может быть, та женщина не была единственной жертвой. Эдит говорила, что видела, как она танцевала с ним перед тем, как упасть. Эдит говорила, у него был нож. Кто знает, что еще она видела? Рауль сказал, что она была сумасшедшая. Ну, она вела себя как сумасшедшая, это верно, она говорила то, что говорят сумасшедшие. Но почему она сошла с ума? К тому же это не значит, что все, что она говорила, неправда. Я считаю, что она сошла с ума, потому что — извини меня — обосралась от страха. Ее напугал Рауль.

И она сказала, сказала мне, что Рауль хотел убить ее и детей. А потом дети исчезли, уехали в какую-то замечательную школу, неизвестно куда, сразу же после того, как он разжег среди лета костер и закопал пепел. И с тех пор никто их не видел. Эдит выпала из окна. Кто знает, что произошло, кроме Рауля, который ходил и всем рассказывал, что она сошла с ума и ее нужно держать в клетке, как будто она — животное. Доктор на Харлей-стрит? Кто его видел, кроме Рауля? А потом дом сгорел. Как раз когда он вышел погулять. Все просто — раз, и сгорело! И он уезжает в свою Францию или куда-то там еще. Ты можешь сказать, что трудно во все это поверить, но ты его не видел, ты не видел Эдит. Не видел детей. Боже милостивый! На смертном одре я пожалею, что никому ничего не сказал, не помог ей, когда она просила меня об этом. Может, мне бы удалось его остановить, я мог бы хоть что-нибудь сказать...

Льюин замолчал; у него в горле застрял горячий, мешавший дышать ком желчи. Джеймс с изумлением посмотрел на него: он не знал, что Льюин способен на такую страсть, что он может выразить ее словами. Он не знал, что ответить, но когда Льюин пожал ему руку, а потом неловко потянул его к себе, в ответ Джеймс похлопал его по плечу. Льюин прижал его к себе на мгновение, закрыл глаза. Потом он отпустил Джеймса и пошел по своей тропе.

— До встречи, Джеймс.

— Спокойной ночи, Льюин.

* * *

Адель пошла спать. Почему-то мытье посуды показалось ей туманной отдаленной повинностью, которой можно будет заняться когда-нибудь в будущем, может, завтра, может, на следующей неделе. Ей надо было полежать. В желудке все крутилось, как в миксере. То, что она приняла за желание, постепенно превращалось в твердый чувствительный комок у нее в паху. От перспективы соскребывания объедков с тарелок тошнило. Если вдуматься, то само понятие пищи было отвратительно. Любой пищи. Мясной пирог, цыпленок, огромная тарелка жирного жареного хлеба с фасолью и колбасой. Сыр и выпивка. Хватит, сказала она себе, когда какой-то сфинктер внутри резко сократился.

Адель стало жарко, она была раздражена. Пинком отбросила одеяла в сторону, выставила ногу. Нога тут же замерзла. Она перевернулась на живот, и в рот потекла какая-то горькая жгучая жидкость. Она сглотнула два раза, но вкус не исчез. В животе бурлило, как в кастрюле с рисом. По телу прошла судорога. Адель закашлялась. Немного полежала тихо, потом села. Тошнота отступила. Адель сидела, хватая ртом воздух, тяжело глотая, обдумывала, успеет ли добежать до ванной, — и вдруг волна горячей отвратительной кислятины хлынула ей в рот, она выбралась из постели, прижав ко рту ладонь. Вкус был резкий, острый.

Она добежала до ванной и замерла над унитазом. Тошнота опять отступила; а потом вдруг все внутренности рванули вверх, к горлу, они, рывок за рывком, продавили себе путь к свободе, она увидела вспышки молний — и ее начало рвать, вокруг нее распространялся запах, резкий сладкий запах рвоты. Она смутно понимала, что за звуки издает. Рот снова заполнился потоком жижи. Адель закашлялась и поперхнулась. Изо рта свисала тонкая нитка слюны. Сидя на корточках, Адель, тяжело дыша, протянула руку к рулону туалетной бумаги и стерла слюну. Она понимала, что это еще не конец. Через секунду истязание продолжилось. Теперь рвота была горячей, как кипяток, судороги стали резче. Она вскрикнула от отчаяния. Рот наполнился бурлящей кислотой, свело челюсти. Еще одна судорога. В желудке уже ничего не осталось. Еще одна. Мышцы желудка выталкивали пустоту. Она сплюнула. Судорогой свело всю верхнюю часть тела. Боже мой! Это уже просто смешно! Ха-ха-ха.