Анатолий Кудрявицкий - Летучий голландец

На углу встречаю Людмилу, бывшую ученицу СБ.

– Замечательный он педагог, – говорит она. – Ему надо бы писать книги, он зарывает в землю свой талант.

«Может, и зарывает, – думаю, – только где же та земля? Не спрашивайте, на какой почве, потому что на датской».

– И какой интересный человек, – продолжает Людмила, – его можно слушать часами. Все вспоминаю его рассказы о том, как он ездил в Париж…

Кто-то за границу катается… А меня вот из страны не выпустят, я дочь бывшего «врага народа», то есть человек невыездной.

Вообще, я бы хотела другие страны посмотреть, увидеть, например, алтарную живопись в церкви в Изенхайме работы того самого «художника Матиса» – Маттиаса Грюневальда. Нам душно и тесно здесь, в затхлом пруду беспорядочной страны с бездарными правителями, но, может быть, эта «жизнь внутри» – в сущности, благословение для многих из нас. Потому что если разбить плотины и разомкнуть затворы, вся Россия покинет Россию и выбросится на отдаленные берега, подобно исполинскому киту, и океан будет бунтовать, а мелкая рыба плескаться.

В воскресенье, как всегда, иду за продуктами. Спускаюсь на улицу, и в этот момент на крыльце дома напротив возникает Вика. Одета хорошо, на плечи небрежно наброшено модное бежевое пальто. Меня не замечает, переходит на другую сторону улицы и улыбается. Явно идет от СБ.; выражение лица сексуально удовлетворенное… Что ж, по отношению к жизни пара подходящая. К тому же СБ. ей нужен, чтобы с его слов записать пару страниц своей диссертации.

Я все могу понять и простить, вот только почему он приглашает ее и, кажется, не только ее, в эту квартиру, которую когда-то снял ради меня? Какая изощренная месть! Он и сейчас иногда машет мне занавеской и подглядывает за мной через окно – после стольких лет…

Боже, до чего все это отвратительно! Он ведь любит гармонию в искусстве, почему же он не может создавать подобную гармонию в собственной жизни? Почему он пишет свою жизнь нерадиво, неразборчиво и фальшиво, как будто это задание по гармонии из-под пера недоучки Паши?

37

Семь лет после окончания института. Моя мать умерла, я осталась совсем одна. Так странно жить в квартире, где не слышатся ничьи голоса и молчание наращивает ватные слои! Говорят, вот в таком же молчании и одиночестве существовал Глен Гульд и ему нравилось такая жизнь. Впрочем, ничего странного: в этой сгустившейся тишине он разговаривал с Бахом!

Типичная последовательность событий: некто при жизни стал богом. Газеты объясняли, почему он бог, потом рассказывали, как он стал богом… Кто-то злобный написал: «Он не бог!» Тут все, у кого еще оставались сомнения, поняли, что он все-таки бог. Потом один умный человек напечатал статью «Всегда ли он бог?». И все поняли, что богом он был не всегда, что часто он им не был, а был вообще неизвестно кем…

И что вы думаете, он перестал быть богом? Да ничуть! Ибо тот, кто был богом хоть на мгновение, уже бог; тот же, кто был человеком хоть на одну слезинку, – еще не человек, но близко, близко…

Приснилось: я в магазине жизненных успехов. Присматриваюсь, навожу справки о ценах. И мне говорят, по-советски, по-магазинному:

– Идите к черту.

И я иду к черту. Шагаю по улице с весьма независимым видом.

– Ты куда? – спрашивают друзья.

– К черту, – отвечаю.

– Зачем же так грубо! – обижаются они.

– Я на самом деле к черту.

– Зачем?

– Послали.

– А-а, ну, тогда надо идти.

И я иду. Иду, иду и иду. И все дорогу уступают.

Написать, что ли, манифест нежизни? Он будет примерно таким: «Дети, я учитель. Я никого не люблю. Никем и ничем не увлекаюсь. Ни к чему не стремлюсь. Ничто не может доставить мне настоящую радость. Единственное, что я умею, – работать, работать, работать. Не берите с меня пример».

И снова все та же ожившая брейгелевская картинка: зима, пригородная электричка, шаткая лестница над путями, детские улыбки и недетские детские шалости. Все равно в присутствии детей я могу выбраться из своего «я», а это уже много… После работы же – безрадостный путь домой, в мою камеру одиночного самозаточения, по которой я хожу туда и обратно, хотя там нет ни обратно, ни туда. Напрашивается ассоциация с волком в клетке, тем более что ни я, ни волк клетку для себя не выбирали. «Для себя» тоже звучит странно. Жить «для себя» я не могу; когда работаю – живу «для других», в другие же часы охотно эмигрирую в мир книжных героев и благоустроенных судеб. Вот там как раз можно жить ни для кого, что меня вполне устраивает… Какая трудная задача – прожить свою жизнь; не важно как – просто прожить.

Часть IV

Grave

1

Прежде нас жили на свете волоты, великаны, после нас будут пыжики, то есть карлы. Так говорят староверы. За норму, естественно, они принимают себя, то есть всех нас. Людей невеликих, но и немалых.

Н. счел себя именно таким и все-таки избрал самый обычный, самый медленный способ самоубийства, именуемый жизнью. «Я одинок», – сказал себе он. «У нас страна одиноких людей», – ответил он себе. «Издержки декларированного коллективизма», – думали оба его внутриголовных собеседника. Газеты думали иначе. Что думал народ, знает только сам народ…

В дверь постучались. Н. открыл – и сперва никого не увидел, но потом посмотрел вниз.

«Карлы, – мелькнула у него сумасшедшая мысль. – Уже пришли!»

Гость, собственно, наличествовал всего один, да и тот оказался не столько маленьким, сколько горбатым. Одет он был довольно пестро, и лохмотья его почему-то смахивали на театральный костюм. Изгиб спины напоминал букву «г», голова, венчавшая верхнюю перекладину сей буквы, обреталась где-то на уровне пояса. Глаза смотрели цепко, исподлобья, снизу.

– Вам еды? – спросил Н.

– Воды, – зло ответил горбун, и чувствовалось, что реплика давно заготовлена и весь эпизод играется как хорошо срежиссированный спектакль.

Горбун получил, разумеется, и еду, и воду, и участливые взгляды, и возможность излить свою злость.

– Я поэт, – объявил он. – Я бывший интеллектуал.

Н. осторожно выразил сомнение, можно ли перестать быть интеллектуалом.

– Можно, – ответил гость. – Если захотеть.

Захотел он, когда его старого учителя отправили в тюрьму, а потом на поселение в Сибирь, а его самого, осмелившегося на каком-то союзписательском собрании вступиться за учителя, на следующий день избили железной трубой неизвестные и не разысканные органами правопорядка хулиганы. Результатами явились горб, бродяжничество, больные легкие и вселенская злость. Вполне понятная.

– Интеллектуалы теперь не нужны, – заявил горбун. – Нужны работники искусств.