Александр Матюхин - 13 маньяков

– Я еще ни разу ничего не чистил, – заметил Вовка и так резко чиркнул ножиком по ветке, что сломал ее заостренный конец.

– Всему свое время, сынок.

Григорьев втягивал едкий сигаретный дым и пытался унять дрожь в пальцах. После разговора наступило неприятное послевкусие.

– Я хочу есть, – сказал Вовка. – Можно мы поедим в «Макдоналдсе»?

– Можно.

– Мне хватит на хороший обед, да? Чтоб с кока-колой.

– Я бы не налегал на кока-колу.

– Но я все равно ее хочу.

Григорьев смял сигарету в пальцах. Не хотелось спорить сейчас, в момент всеобщего мирового очищения.

– Хорошо. Будет тебе кола.

Глава вторая

1

Вовка спросил у Анжелы Викторовны, кто его родители, в семь лет.

Анжела Викторовна была заместителем директора государственного детского дома номер семнадцать, под Геленджиком (ему запомнилось полное название, как вбивали на многочисленных линейках по утрам).

После каждой драки Вовку приводили в ее кабинет, который располагался на первом этаже в конце длинного коридора. У дверей в кабинет было окно с решетками, с видом на высокий желтый забор и мусорные баки. За забором растекалось, как море, пронзительно голубое небо и торчали редкие макушки тополей. Тополя Вовка особенно хорошо запомнил.

В кабинете сидела Анжела Викторовна. Это была большая, широкоплечая женщина, разменявшая шестой десяток. Прическа у нее всегда была овальной формы – волосок к волоску. Еще Анжела Викторовна красила губы яркой помадой и румянила морщинистые щеки. Она была женщиной мудрой и жесткой. Многие дети ее боялись, а ребята постарше уважали. Вовка к тому времени еще не определился.

– Ну что мне с тобой делать? – неизменно спрашивала Анжела Викторовна.

Вовка лишь пожимал плечами. Он и сам не знал. К семи годам Вовка как-то привык добиваться своего при помощи кулаков. Очередь к умывальникам – всегда можно растолкать нерасторопных мальчишек и пройти первому. Не достается хлеба на обед – вон у Толика два куска, так почему бы ему не поделиться? Красивый игрушечный грузовик с мотором взял на улицу Артем – не беда, Артем на два года младше…

– Ты же понимаешь, что кулаки ни к чему хорошему не приведут, да? – говорила Анжела Викторовна. – Это же элементарно. Ты мальчишка неглупый, грамотный. Учителя на тебя не нарадуются. Голова на плечах есть. Так зачем дерешься?

– Одной головой не наешься, – отвечал Вовка, смутно припоминая какой-то фильм, где положительного героя с открытым и честным лицом допрашивали фашисты (лица у них были соответствующие, фашистские). Герой в этом фильме всегда был прав, даже когда Вовке казалось, что поступает он неправильно. Да и вообще, разве героев называли бы героями, если бы они были неправы?

– Мне вот не надо никому нос разбивать из-за книжки-раскраски, чтобы наедаться.

– Вы уже старая, вам можно.

Тогда Анжела Викторовна подходила ближе, нависала большим своим телом над Вовкой, и Вовка чувствовал, что от нее пахнет чем-то приторно-сладким, ненастоящим, старым.

– Я не хочу, чтобы из такого умного мальчишки вырос какой-то идиот-уголовник. А ведь ты один раз ударишь, второй, а потом тебе как дадут в ответ, и вся умная голова превратится в тыкву. Будешь сидеть и слюнки подбирать, потому что больше ничего у тебя в голове не останется.

– Так уж и в тыкву? – поежился Вовка.

– Обязательно. Ты же читал «Волшебник Изумрудного города»?

– Читал.

– Так вот, помнишь, у Страшилы сначала мозгов не было. И что он делал без мозгов? Правильно, висел на шесте и ворон пугал. Хочешь так же ворон пугать? А один раз тебе дадут по голове камнем, и все. Станешь, глупым как Страшила.

– Я не маленький мальчик, чтобы мне так объяснять.

– О, да. Я вижу. Колючий, как еж. – Анжела Викторовна разводила руками. – Хочешь, как отец, всю жизнь по тюрьмам мотаться – дело твое. Но мне жалко, что твоя голова пропадает. Умный ведь не по годам.

Вот тут и вырвалось:

– А кто он – мой отец?

У Вовки была фотография, на которой молодая женщина с кудрявыми светло-рыжими волосами и бритоголовый мужчина, сверкающий золотым зубом, обнимают на пляже пухлого розовощекого малыша, которому едва, наверное, исполнился год. За спинами этих людей – голубое море. Под ногами – золотистый песок. И они так счастливы и так беззаботны, что совсем не верится, что их больше нет рядом.

Вовка смутно помнил, что от мамы всегда веяло тонким, нежным ароматом духов. А у папы на плече была голубая татуировка. Кажется, ящерица. Иногда Вовке снились родители, пляж, мороженое и сладкая вата. Это были сны-воспоминания, от которых никуда не деться всю оставшуюся жизнь. Но почему-то до этого момента Вовке не приходило в голову спросить о родителях у Анжелы Викторовны.

– Уголовник твой отец, вот кто, – тихо сказала она. – Не люблю я таких людей. Жалко, что нельзя тебе его показать. Чтобы ты сообразил, что так жить нельзя. А ему поделом! Десять лет отсидел, говорят, вышел, ребенка заделал и снова сел. И еще человека убил… Да-да, убил. Бывает и такое. Хочешь человека убить и всю жизнь себе исковеркать? Я возражать не стану. Только помнить будешь Анжелу Викторовну, которая тебе говорила, что ты умный мальчик, а не чучело огородное. И жалеть будешь о том, что не послушался. Да поздно уже, поздно.

В тот момент на глаза у Вовки навернулись слезы. Не от жалости к себе и даже не от слов Анжелы Викторовны, которая отошла к столу, налила минералки в граненый стакан и тяжело выпила, переводя дух. Плакать вдруг захотелось от того, что человек с фотографии, человек из снов и воспоминаний, внезапно за одно мгновение оказался так близко и так бесконечно далеко. Он был живым, настоящим – но недоступным. Нельзя его показывать. Невозможно к нему прийти. Никак нельзя вырваться сквозь окно с решеткой, перебраться через забор в голубизну бескрайнего неба и найти того, кто тебя «заделал» и кто с тобой сфотографировался. А главное, нельзя спросить у него – зачем ты вообще это со мной сделал? Зачем поместил сюда? Зачем оставил?

Вот из-за этого Вовка неожиданно разревелся.

Он плакал громко, навзрыд, вцепившись пальцами в сиденье стула. А когда наплакался, до икоты, Анжела Викторовна налила минералки и ему тоже.

– Вот видишь, – говорила она, – в тюрьму никто не хочет, умница моя. Не надо драться больше. Не губи свою жизнь. Тебе еще жить и жить.

Вовка обнял стакан пальцами и жадно, долго пил, ощущая, как пузырьки лопаются во рту.

Анжела Викторовна была хорошим человеком, но, как обычно, все не так поняла.

2

Григорьева освободили по УДО ровно на середине срока – спустя шесть лет после убийства.

Он бы и отсидел до конца, не сопротивляясь и не жалуясь, но вмешался адвокат и насоветовал всякого. Напомнил, что у Григорьева сын в детдоме и жена до сих пор прописана в двушке в Геленджике. То есть живут на свете люди, за которых он в ответе, пусть даже и теоретически.