Мокруха - Ширли Джон

Джефф устало потянулся.

— Я чертовски устал обо всём этом думать. Я завтра решу, как поступлю.

Прозвенел телефон. Джефф ответил монотонно:

— Да. Здравствуйте... Да, он здесь.

Он передал трубку Прентису и вышел.

Прентис приложил трубку к уху.

— Том Прентис слушает.

— Приветик, «Том Прентис слушает». Это Лиза.

У Прентиса снова свело кишки. Он почувствовал предвкушение... и страх.

— Привет. Я рад, что ты позвонила.

— Слушай, Зак хочет, чтоб я тебя пригласила на вечеринку для некоторых его друзей. Она пройдёт на их территории, но всем займётся он, я так думаю. И... гм... он меня попросил поинтересоваться у тебя... он был так загадочен... что там с Джеффом? Что бы это ни значило.

— М-м... всё хорошо.

Подслушивает ли Джефф? А с чего бы ему подслушивать?

— Я обо всём позаботился.

— Отлично, я так думаю. Я в любом случае не в курсах, что у вас там за дела. Впрочем, пригласить нас на вечеринку — это довольно мило с его стороны, ты не находишь? Заодно сэкономим.

— Я бы с удовольствием на тебя потратился. — Но он радовался, что не придётся. Он почти истощил свои запасы. Может, лучше написать тот слэшер? — Если на то пошло, я бы с тобой в Багдад полетел на F-16.

— Рада слышать. Я люблю свидания во взрывном стиле. Да, я почти забыла сказать, Артрайт устраивает вечеринку у Денверов в субботу...

— Где? — Он не сумел скрыть изумления.

— У Денверов. Он это так сказал, ну я так поняла, что ты знаешь, кто это. Ты меня не просветишь?

Она дала ему записать время вечеринки и адрес, они обменялись ещё парой малозначащих реплик и простились.

Он повесил трубку. Превосходно, сказал он себе. Вопрос насчёт Митча можно будет прояснить прямо на месте.

Тогда чего ты так испугался? была его следующая непрошеная мыслишка.

— Впервые увидев Мокруху, я отказался поверить, что это когда-то было человеческим существом. Если бы я поверил, я бы, наверное, обосрался, — сказал Блюм. — В конце концов, я всё равно обосрался.

Он был на шесть дюймов выше Гарнера, но сутулился так, что, сидя в кресле, казался почти того же роста. Неаккуратные редеющие волосы не скрывали клоунскую залысину на лбу. Лицо у него оказалось усталое, циничное, с длинным тонким носом и, скорее, непримечательными чертами. Типичными для частного сыщика. Он снова приложился к пиву.

— Вы уверены, что не хотите пива или чего-нибудь такого? — спросил он у Гарнера. — Не люблю пить в одиночестве.

Предложение прозвучало соблазнительно. Гарнеру иногда нестерпимо хотелось выпить, чтобы немного притупить гложущий внутренности страх за Констанс. Но он не собирался пускать коту под хвост годы воздержания, дав себе слабину.

Гарнер покачал головой.

— Не-а. Я лучше «Севен-Ап», если вам это поможет.

Они сидели в уголке бара под неприятно дребезжащими часами с изображением кота Феликса. Гарнер предпочёл бы расположиться ближе к двери: в таверне воняло выдохшимся пивом и мочой.

— Сколько таких тел вы повидали? — спросил он.

— Это если называть их телами... Два.

Блюм тяжело поднялся со скамьи и отошёл к барной стойке. Через несколько минут он вернулся, неся в одной руке двойную текилу, а в другой — стакан шипучки. Он сел, протянув Гарнеру стакан.

— У них нету «Севен-Ап». Только «Спрайт».

— Сойдёт. Отлично. Так вы говорили...

Блюм опрокинул двойную текилу в один присест, надул щёки и грустно покачал головой.

— Если бы там не осталось черепа, вы, скорей всего, даже не узнали бы в этой куче мяса человеческие останки. Там всё перемешано. Просто... мокрые кости. Орошённые кровью, переломанные кости. Орошённые... кровью и ещё какой-то гадостью. Мочой и флегмой, мне кажется. Возможно, ещё дерьмом из раздавленной прямой кишки. Переломанные кости, раздавленные внутренности, лужа крови. Одежды не было. Непохоже, чтобы это откуда-то выкопали: слишком свежие останки. Непохоже, чтобы кто-то осквернил могилу. Поверьте мне, кости были как новые. В одном случае сохранился череп с остатками плоти, а ещё глаза... гм, один глаз уцелел. Но без век.

Гарнер сглотнул, во рту у него стало очень сухо. Он сделал долгий глоток «Севен-Ап». Ткани его тела стали подобны пескам пустыни в ожидании животворного дождя.

— А не могла это быть подделка? Кости, украденные из какой-то медшколы или... там попадались органы?

— Попадались. Те, что не перемололо в... кашу.

— А кожа?

— Я не встречал. Но там много всего было... так навскидку и не скажешь, что. Мне не слишком-то хотелось наклоняться ближе.

Это большой город. Это не обязательно она.

— Но... почему вы вообще...

— Как я слышал, это все были молоденькие девчушки, судя по костям, — пожал плечами сыщик. — Я не хочу показаться вам слишком жестоким и всякое такое, но...

— А идентификация?..

Он не договорил. Сердце так бухало в груди, что ему на миг почудилось, будто Блюм вот-вот услышит.

— Нет. То, что уцелело, что не переломано и не перемолото, даже не стали регистрировать. Вы же понимаете, кости могли вытащить откуда угодно: копы подумали так же, как и вы сейчас. Нет возможности приписать их каким-то определённым пропавшим девушкам. Идентификация крайне затруднена. В ЛА и округе сейчас так много подростков пропадает... это что-то неслыханное.

— Угу, я понимаю.

У Гарнера в стакане шипучки оставалось на палец. Он смотрел на медленно, очень медленно таявший в стакане лёд.

— Если покрутиться по городу денек-другой, особенно если вы сами нездешний, то начинаешь понимать, что статистика исчезновений подростков довольно правдоподобна, Блюм.

— У вас есть отпечатки пальцев вашей девочки?

— Да. Я оставил их вашему начальству в офисе ещё при первом визите. И я предоставил их полиции. Они должны уже попасть в главный компьютер полицейского управления ЛА.

— Насколько мне известно, с Мокрухи пока ещё ни разу не удавалось снять отпечатки. Вы, пожалуйста, не смотрите на меня так, я понимаю, что предположение довольно шаткое, но что, если бы мы попросили копов ещё раз всё проверить, просто чтобы исключить такую вероятность, и если бы они нашли на этих телах какие-нибудь отпечатки... по правде говоря, это и телами-то назвать сложно...

— Я это уже слышал, — процедил Гарнер сквозь зубы.

Внезапно его скрутил приступ тошноты. Его замутило от вони мужского туалета, от выдохшегося пива, от перегара, которым пропах сам Блюм. Ему захотелось накричать на Блюма, сказать, что тот сам себя губит выпивкой, но потом успешно выработанный самоконтроль взял верх, и Гарнер ограничился только:

— Мне бы на воздух нужно. Просто имейте в виду её приметы, ладно? Я с вами созвонюсь.

Гарнер выбрался из пивнушки, ковыляя, точно пьяный. Точно пьяный. Из любимой Блюмовой дешёвой пивнушки. Несколько мгновений Гарнер брёл, точно выпивоха, но в голове у него царила ужасающая, тошнотная ясность.

В её голове появлялись картинки — вроде бы ниоткуда. Но она знала, откуда именно. Не Эфрам, не Бог и не Сатана посылали их. Они исходили от неё самой, от той части её естества, у которой Констанс не сумела отобрать способность что-то чувствовать. Констанс сидела сейчас под лимонным деревом на заднем дворике нанятого Эфрамом маленького кондо. Растянулась в шезлонге. На ней были белое бикини, которое купил Эфрам, и очки от солнца, которые девушка надевала всякий раз, как он ей позволял. Эфрам нажал какие-то кнопки в её мозгу, и поэтому она не чувствовала боли.

Эфрам остался в домике, увлечённо царапая что-то в своей маленькой записной книжке. Единственное время дня, когда он оставлял её в одиночестве, и она пыталась насладиться относительной свободой от него. Впрочем, ей было превосходно известно, что он продолжает на свой манер наблюдать за ней. Наверное, даже подумать не позволит о том, чтобы перебраться через ту белую деревянную ограду и сбежать. Она сидела тихо и смотрела на себя саму, удерживаемую стальными штырями. Довольно чёткое мысленное изображение, что-то вроде слайдопроекции. Констанс, пронзённая тремя стальными прутьями дюймовой толщины, так что один торчит в буквальном смысле слова у неё из груди, другой пересекает шею, а третий — виски, то бишь, надо полагать, проходит через мозг. Констанс счастливо улыбалась, болтала, щебетала, не подавая и виду, что стальные прутья ей мешают.