Все оттенки черного - Коллектив авторов
Скелет прыгал на полу, вскакивал на поваленные столы, копыта звонко грохали о плитку, которой был выстелен коридор. Вскрикивал. Даже пытался петь. Секретарша стояла перед ним в паре метров, её очевидно колотило, пригибало, однако она не двигалась с места. Иногда дрожливо вторила дикому голосу костяного чудища:
— Поката-а-юся,
поваля-а-юся,
ой ты камень бел горюч… —
доносилось до Подшивалова.
Прошла вечность, когда снизу наконец затопали человеческие шаги. Охранник, за ним молодой парень в офисном костюме, но без галстука, и деятель постарше, залысины, чёрные обвислые усы. Не без злорадства следователь увидел, как перекосились ужасом лица всех троих. Первым опомнился молодой:
— Яйцо! Из яйца?
Секретарша обернулась, и тут же скелет прыгнул. Вцепился в пожилого, флегматичного охранника. Рухнули оба. Охранник завопил:
— Твою ма-а-а-а… — дальше уж было не разобрать, слов не было вообще, только нарастающей высоты ор, больше похожий на голос электромотора, нежели человека. Скелет чавкал. Руки и ноги удлинялись на глазах. Черноусый скривился и сам себя с отчаянным «мм-э-эх!» ударил кулаком в щёку. Ещё пуще скосоротилась физиономия. Рылся по карманам. Выплюнул что-то в ладонь — багрово-бурое, растопырил пальцы, сощурил разбойно один левый глаз:
— Ать!
Оттянул и отпустил нечто упругое. Подшивалов услышал еле-елешный струнный звук. Скорее ощутил нутром, чем слухом — свист полёта. Дзок! Что-то твёрдое ударило в пустое железо, и костяной страхолюд рухнул на неподвижное тело охранника.
— Вяжи! — почти в один голос воскликнули молодой офисный Табашкин и черноусый Медоедов, уже сдиравший с себя галстук. Перемазанная кровью его физиономия была озарена победой. Скрутили скелету руки.
— Цепу, цепу давай!
Молодой тоже охлопал карманы. Возникли карманные часы на цепочке. Цепочка с лязгом захлестнула кости ног чудовища.
— Пфу-у-ух… — пропыхтел Медоедов, как теряющий газ праздничный шарик.
— С… серебряная… ц-цепочка… — ни к кому не обращаясь, выдохнул и молодой Табашкин. — Н-неразрывная… для.
— Для… к-кого? — переспросил Подшивалов.
Уродец-скелет дёргался на полу. Длины в нём было уже больше метра. Колотил копытами по плиткам, рычал. Но лишь извивался на месте. Люди приходили в себя. Кто-то вызывал скорую. Пострадавший опер, гулко булькая, пил из горлышка графина, вынесенного доброхотами. Пожилого охранника перевязывали.
— Кто это было? — Подшивалов почти владел голосом. — И чем вы его?
— Зубом. Собственным. Давно шатался, доктора этого не лечат, — Медоедов оттирал испачканный подбородок большим клетчатым носовым платком, — а Кощея зуб человечий хотя бы кратковременно оглушает.
— Ко… го? — голос у следователя дал петуха, из извилин словно всё вынесло. Однако опомнился быстро — как горячим окатило: — Это вещдок или… — решимости хватило на пару секунд, дальше опять застрял.
— Это Кощей Бессмертный, птенчик Кощея, — раздельно и ласково пояснил Медоедов, даже не адвокатским, а учительским тоном, будто разговаривал с безнадёжным умственно-отсталым, — и лучше всего будет, если вы распорядитесь запереть его в кладовую для вещественных доказательств. Могу помочь, пока на нём цепь, он не вырвется.
Следователь настолько выпал из равновесия, что послушался адвоката. Позвал приставов. Кощей лязгал зубами, звенел чешуёй на груди, выкрикивал «кры-кшы-быгырскы», что адвокат истолковал как «кровушки богатырской», но его подняли, понесли, водворили в кладовку.
— За цепочку, за железное, — наставлял вдогонку Медоедов.
— Пройдёмте! — выпрямился Павел Андреевич, не в силах снести откровенного командирства поверх его головы.
— Да-да. Нам многое нужно выяснить. Кто яйцо инкубировал, хотя бы. Тут ведь достаточно несколько часов в руках или нагрудном кармане, дальше само.
— И вы тоже! — вскипел Подшивалов, тыча пальцем в сторону молодого Табашкина.
Открывал и закрывал двери, нашёл, наконец, пустой кабинет:
— Вы — сюда! А вы, — развернулся к адвокату, — за мной!
— Погодите, — убедительный, актёрский жест, — так не пойдёт. Нам с вами нужна, насколько я понимаю, мадмуазель Элеонора. И обязательно вместе с Олегом Платоновичем, это второй полюс, в его присутствии возможен взаиморазряд.
Подшиваловская квадратная челюсть отвисала всё более. Галиматья-то какая.
— Этот кабинет ваш? — и адвокат устремился в открытую дверь. — Руками не буду, не беспокойтесь. О-о, — донеслось от стола, — даже фрагменты волновода уцелели. Иголочки, попросту…
— Не сметь распоряжаться! — из последних силёнок сопротивлялся Подшивалов.
Здание областного святилища юриспруденции вдруг огласилось воем. Скрежетом. Надрывным нелюдским плачем. У следователя зачесалось внутри щёк — так зубы завибрировали. И коленки застучали друг о друга. А следом раздался молодой голос:
— Ростислав Мелентьич, вы где? Царапается, чудила!
Рыдания и взвывы приближались. Наконец в кабинет ввалился молодой Табашкин, порядком растерзанный, волоча за одежду бабу-ягу. Больше никак было не назвать. Только чёрно-пронзительные глаза и остались от мадмуазель Мальдред, да элегантный кардиган. И тот лопнул на спине, и в прореху лезли чёрные лохмотья, дыбясь горбом. Растрепались, посерели, встали жёстко волосы. Лицо прорезали морщины, подбородок и нос тянулись друг к другу как две половинки щипцов. Или клюва. Двигалась она вприпрыжку, руки жёлто-мумифицированной хваткой вцепились в полы кардигана, пытаясь вырвать материю из рук Табашкина.
Подшивалов шарахнулся, даже Медоедов отпрянул. С треском рвущейся тряпки баба-яга выдралась из кардигана. Чёрный косматый горб развернулся в крылья. Размахом во весь кабинет.
— Каррр! — нависла над столом, застрочил пулемётной дробью клюв. Золотые осколки, в беспорядке валявшиеся на бумагах, исчезали с неуследимой скоростью. Медоедов успел выхватить смартфон. Щёлк, щёлк. Лицо, на глазах обраставшее исчерна-серой чешуёй, обернулось:
— Дррра! Дрррянь!
Грохнулась люстра, и сыплющийся звон её осколков перешёл в чудовищный и неприличный звук. Пфр-р-рхх! Словно невообразимо вонючая бомба лопнула в кабинете следователя. Заряд, извергнутый бывшей свидетельницей, почти весь пришёлся на Подшивалова. Дверь косо повисла на одной петле, раму вынесло вон, и, расправив чёрные крыла, страхолюдина взмыла в необъятный простор.
— Задержанная! Дверь! Сломалась! — охранник, не укарауливший мадмуазель Милдред, бежал по коридору. Его глазам предстал следователь, стоя на четвереньках ковырявшийся в изрядной куче гуано. Адвокат, обляпанный тою же субстанцией, отряхивался и подначивал лишь слегка пострадавшего клиента:
— Яйцо обязательно найдётся, обязательно, Олег Платон’ч, оно так просто не бьётся! Секретаря бы здешнюю поднапрячь, она много знает, пела-то как, ближе Мезени не слыхивал такого… Вот вам и Harpia phuria, подвид Mogolis! Чем там ваши эксперты — алмазом? И алмаз добудем, вскрыть-то придётся, волновод разрушить, энергоподпитку Кощееву, иначе его не уничтожить!
Сергей Резников. Памятник
Проектировщик Фёдоров шёл в столовую, радуясь ранней весне. Капли задорно падали с крыш, птицы щебетали, солнце грело. Фёдоров наполнялся приятной негой в ожидании сытного обеда. Путь от института в столовую проходил через вполне обычную промзону: металлические туши ангаров, старые бетонные здания. Повсюду шныряли работяги, перетаскивая инструмент и заготовки. Институтскую столовую Фёдоров не жаловал за скудный и несвежий ассортимент, да и прогуляться любил на обеде, поднять настроение, отдохнуть от надоевшего монитора.
Одно место слегка тревожило его — цех по производству памятников.
Сами памятники лежали прямо во дворе, в ожидании… Фёдоров всегда ежился думая об этом.
«В ожидании кого-то?»
На них пока не приклеены таблички. Но Фёдорову всё не давала покоя гнусная мыслишка — вот кто-то, ну, гипотетический Вася, например, сейчас ходит по бренной земле, живёт своей непримечательной жизнью, даже не подозревая, что стоит во дворе цеха памятник. Новенький, хорошо обработанный, из тёмного гранита или белого мрамора. Да неважно — какой. Главное — его, Васи, памятник.
И не ожидал Фёдоров, что настанет такой вроде приятный весенний день, когда мысль о Васе обернётся в несколько ином ключе.
Когда Фёдоров проходил по двору цеха, какой-то работяга сидел на штабеле из могильных плит и курил. Фёдоров бы и прошёл мимо, да только работяга возьми да ляпни:
— Вот, тебе приготовил уже.
Фёдоров резко остановился, чуть не поскользнувшись на весеннем льду.
— Это вы… мне сказали?
Работяга, криво улыбнувшись, сплюнул жёлтой табачной слюной. А Фёдоров обомлел, вглядываясь в его лицо. На первый взгляд вроде и обычное — щетинистое, с маленькими хитрыми глазками. Только вот глазки будто проникли в суть Фёдорова, всё видели. А нелепый широкий нос, чуть похожий на свиное рыло,
