Галлант - Виктория Шваб
Наконец шаги удаляются.
Повисает долгая тишина.
Ладонь гуля падает.
Он отступает на шаг, и в жутком полусвете, пронизывающем дом, Оливия видит мужчину (вернее, гуля, который прежде был мужчиной) – возраста примерно ее дяди, с тем же упрямым подбородком и глубоко посаженными глазами, как у всех Прио́ров.
Он поднимает руки в знак капитуляции или, быть может, извинений. Оливия не понимает, но вскоре его пальцы начинают порхать по воздуху. Это не язык жестов – не тот, который она учила, – но гуль показывает медленно, и все понятно.
«Ты… взывала… о помощи…»
Оливия молча таращится на него. Да, она просила, когда пряталась в коридоре, но лишь вознесла мысленную молитву, безмолвную просьбу, не произносила вслух и не показывала.
«Как ты меня услышал?» – спрашивает она, но гуль смотрит назад на потайную дверцу. Его лицо кривится, он указывает непрошеной гостье на темный проход.
«Ты должна идти. Тень возвращается».
«Тень?» – переспрашивает Оливия, но гуль разворачивает ее лицом к узкому коридорчику. Тусклый серебристый свет озаряет не больше фута пространства. Дальше стеной стоит тьма.
Гуль указывает мимо нее. «Туда».
Взгляд невольно задерживается на иссохшей руке. Оливия снова поворачивается к нему. Мышка. Цветы. Дважды она касалась мертвых и возвращала к жизни. Оливия тянется к разбитой грудине гуля, но тот перехватывает ее запястье и качает головой.
«Почему?» – думает Оливия.
Он укоризненно машет свободной рукой.
«Не твое».
Она не понимает, но переспросить гуль не дает. Он разворачивает ее прочь от потайной дверцы и рыскающей волчицы, и, даже не видя его сейчас, Оливия чувствует, что ее предостерегают. «Иди».
«Спасибо», – думает она, и пальцы гуля крепче сжимают ее плечо. Короткое пожатие, а потом толчок в спину, который велит шагать дальше по проходу.
Тьма там густая, будто краска. Кажется, вот-вот почувствуешь ее кончиками пальцев. Но Оливия делает шаг, и стена мрака отодвигается, серебристый свет устремляется вперед вместе с ней. Проход узкий, можно держаться за обе стены, согнув руки в локтях. Оливия оборачивается, но гуля уже нет.
Шаг за шагом она нащупывает дорогу, руки скользят по старому камню. Лишь бы из тьмы больше ничего не выскочило…
И вот наконец – еще одна дверь.
Оливия нерешительно медлит, не зная точно, куда она ведет, возможно, в бальную залу или парадный холл. Прижимает ухо к створке и прислушивается, но по ту сторону царит тишина. Слабый толчок – и дверь бесшумно распахивается, за ней – узкая ниша за кухней.
Как и всё в этом доме, кухня такая же, как в Галланте, и в то же время нет. По одной стене бежит глубокая трещина. Половицы шатаются, будто снизу их подталкивают проросшие корни. На плите нет кастрюль, на столе – хлеба, и пахнет не тушеным мясом или тостами, а пеплом, будто он толстым слоем покрывает все вокруг.
На разбитой столешнице – одинокое яблоко, совсем высохшее, рядом с ним в пыли виднеется след длинных тонких пальцев.
От ужаса по позвоночнику бегут мурашки.
Она вспоминает, как такие же пальцы постукивали по подлокотнику кресла, а сквозь изорванную кожу проступали белые кости. Эти пальцы поймали руку танцовщицы и притянули к хозяину. Эти пальцы стряхнули прах несчастной, будто грязь.
Оливия переводит взгляд на маленькую боковую дверь возле кладовой. Окошко в створке смотрит в ночь. Не на сад, что раскинулся позади особняка, а на подъездную аллею и фонтан, а еще дорогу за ним.
Оливия бросается вперед и в пять шагов оказывается у двери, выбегает из дома в ночь, будто внезапно захотела подышать свежим воздухом. Она не знает, куда идти – обратно к стене, которую невозможно преодолеть, или к пустой дороге, но одним путем уже пробовала выйти, потому собирается испытать второй.
Оливия шагает на аллею, гравий впивается в босые ступни. «Шрш-шрш», – будто ворчит он слишком громко, когда Оливия торопливо семенит мимо фонтана, где возвышается каменная дама. Протянутая рука отбита, пышное платье в трещинах, в пустой чаше валяются камни и…
Но чаша не пуста. Там, на дне, лежит мальчик.
Глава двадцатая
Мальчик.
Не гуль, а настоящий мальчик, из плоти и крови, целехонький и вовсе не прозрачный. Он примерно одних с Оливией лет, возможно, на год или два младше, рыжевато-каштановые волосы скрывают лицо. Выглядит так, будто он просто забрался в фонтан, свернулся калачиком на холодном камне и уснул. Если бы не серебристый отблеск его кожи, не стянувший запястья темный плющ, усики которого обвивают ноги статуи. Если бы не полная неподвижность…
Однажды Оливия видела труп. Это случилось у дороги, пару зим назад: женщина, вернее, оставшаяся от нее оболочка, вдруг опала как лист на морозе и больше не поднялась. Она тоже была похожа на спящую, но руки и ноги у нее окоченели, кожа на костях обвисла, и искра жизни определенно погасла.
А мальчик в фонтане не мертв.
Так Оливия говорит себе, наклоняясь к нему. Пальцы скользят по воздуху совсем рядом с лодыжкой, где ноги крепко связаны сорняком, но не дотягиваются. Оливия уже собирается перекинуть через каменный бортик ногу, когда вдруг ощущает чье-то присутствие, слышит хруст гравия под ногами и поднимает взгляд, надеясь, что это очередной гуль, но вспоминает: те не производят шума.
На подъездной аллее стоит солдат.
Худощавое, тонкое как плеть существо; на груди поблескивают доспехи. Темные глаза почти скорбно взирают на пришелицу, но в них нет жалости. На осыпающихся ступеньках парадной лестницы мелькает тень: там поджидает второй солдат, с сияющим наплечником, здоровяк. У него скучающий вид, он сутулится, опустив локти на колени и свесив большие лопатоподобные руки.
Оливия отступает на шаг от фонтана и свернувшегося у ног статуи мальчика, как вдруг замечает справа движение и блеск перчатки: из-за каменной дамы выходит, улыбаясь по-волчьи, третья тень.
Широкоплечий встает.
Двое других устремляются вперед.
У бедер сверкает металл, но они не достают оружия. Почему-то от этого только хуже.
Пустые руки солдат
