Джексон Пирс - Красные сестрицы

А потом я слышу смех — радостный, чудовищно искристый смех. Мои ровесницы, непохожие на «стрекоз» из клуба, смеются наивно, по-детски. Нет, это тоже «стрекозы», только попроще — в джинсах и футболках, идут по улице, взявшись за руки и покачивая «хвостиками». Фенрис жадно смотрит на них, нюхает воздух и плотоядно ухмыляется, почуяв аромат духов. Ничего, что вокруг полно народу: я прикончу это чудовище и сбегу, меня не найдут.

Но есть одно препятствие. Когда видишь, что на самом деле представляет собой фенрис — это меняет тебя самого. Это все меняет, даже если волк не вырывает у тебя глаз или кусок кожи. «Стрекозам» никогда не стать прежними. Они заглянут в глаза тьме, поймут, что она существует, несмотря на сияющие тени и сверкающий блеск для губ. Они не смогут с прежним безразличием смотреть новости, не отнесутся по-старому к мужчине, который обратит внимание на их юные фигуры. Они изменятся навсегда. Я не просто прикончу фенриса, я расправлюсь с глупым и невинным неведением этих девушек.

«Давай, чудовище! Перекидывайся! Направь мою руку! Превратись в волка у всех на глазах! Дай мне сразиться с тобой!»

Фенрис приближается к девушкам и отбрасывает сигарету на мостовую. В этот миг неоновые огни высвечивают символ стаи посреди набухших вен у него на запястье: стрела.

Я стискиваю топор так крепко, что ладони начинает покалывать, и чувствую, как вздуваются мои кровеносные сосуды. Стая Стрелы! Продолжаю пялиться на «стрекоз», рассчитывая, что еще немного, и мною овладеет звериная сила — тогда я смогу броситься в бой. Девушки кокетливо отбрасывают волосы и пританцовывают на месте, словно породистые лошади — воплощенная красота и изящество, сияющая кожа, туфли на каблуках… Волк улыбается, пожимает им руки, поглаживает свои блестящие волосы, которые — я-то знаю! — скоро превратятся в тусклый мех.

«Не попадайтесь в его ловушку! Взгляните ему в глаза! Это не желание, а голод!»

Мне хочется кричать, предупредить их… Нет, нельзя. Они решат, что я свихнулась, к тому же в борьбе с волком я потеряю элемент неожиданности.

Под смех и разговоры «стрекозы» вместе с фенрисом удаляются от меня. Я скольжу следом, но они идут слишком быстро, и мне трудно не попадаться им на глаза. Неожиданно они сворачивают на Спринг-стрит, которая освещена настолько хорошо, что я не решаюсь за ними последовать.

«Все нормально. Сосредоточься».

Я разворачиваюсь и бегу по параллельной улочке, рассчитывая опередить их, чтобы не потерять на следующем повороте. Добегаю до перекрестка и с волнением заглядываю за угол.

Их нет.

Ночь прорезает девичий визг — резкий и пронзительный.

Кидаюсь на звук, хотя из-за эха, которое бьется между стеклянных стен, мне сложно разобрать, откуда он идет. Девушка снова кричит — от боли, и на этот раз ей вторит другая. Где же они? Я бегу вниз по Пичтри-стрит и, наконец, замечаю слева узкий закоулок. В глубине прижались друг к другу две подружки, а возле них кружит и щелкает челюстями огромный волк. Где же третья девушка? У меня сводит живот.

Выхватываю топор и с боевым кличем бросаюсь в переулок.

«Я спасу вас!»

Волк яростно рычит и оскаливает поблескивающие желтоватые зубы. Я вскидываю топор — мне не успеть, придется бросать. Фенрис щелкает зубами, одна из девушек снова кричит от ужаса, клыки едва не пропарывают ей ногу. Я кидаю топор, лезвие со свистом взлетает в воздух, а я с разбегу падаю на влажную мостовую. Отталкиваюсь руками от земли и правой ладонью упираюсь во что-то теплое и гладкое — девичий локоть; кость брошена на мостовую, как мусор. Асфальт залит алой кровью. К горлу подкатывает тошнота, хотя я всякого навидалась. Закрываю глаза и с трудом удерживаюсь на ногах.

Подбежав к выжившим «стрекозам», я с ужасом осознаю, что в переулке мы одни. Я промахнулась, и фенрис растворился в ночи — он плотно поужинал, набрался сил. Меня охватывает злость, язык сковывает от ярости. Я стремительно подхватываю топор с земли.

Девушки с воплем жмутся друг к дружке. В расширенных от ужаса глазах стоят слезы.

— Он убежал, — объясняю я.

Они смотрят на меня, на шрамы, на топор у меня в руке. Не знаю, что еще им сказать. Их подруга погибла. Сожрал ли волк ее прямо у них на глазах или выбрал себе жертву в темноте? Чья-то подруга, дочь, внучка, чья-то сестра попала в желудок фенриса. Меня мутит, я наклоняюсь над сточным желобом, потом делаю шаг к девушкам. Они снова испуганно кричат. Я закрываю изуродованное лицо капюшоном.

— Пойдемте поймаем такси. Вам надо домой.

Они дрожат и боятся сдвинуться с места, боятся дышать. Я знаю, каково им; неуверенно ковыляя по переулку, они думают, что это все — чудовищный, кошмарный сон. Неужели я выглядела так же, стоя перед сестрой много лет назад?

«Вам уже не помочь, „стрекозы“. Попрощайтесь с миром, который вы знали, добро пожаловать к входу в пещеру. Простите, что подвела».

Я вывожу их на главную дорогу, сажаю в такси — и отпускаю в ночь. Они не оглядываются, боятся, что я тоже часть их кошмара. Может, они и правы.

Мне хочется подъехать до дома на автобусе, но вместо этого я иду пешком, старательно игнорируя потаенное, тянущее чувство под сердцем. Не могу отделаться от ощущения, что касаюсь оторванного локтя, чувствую его под пальцами. Эти мысли смешиваются с воспоминаниями о том, как я вырвалась из спальни бабули Марч, с головы до ног покрытая кровью убитого фенриса. Я надеялась упасть в бабулины объятия, а вместо этого не нашла даже ее останков — только разорванный окровавленный фартук. Такое впечатление, что фенрисы специально оставляют от жертвы именно то, что заслоняет всю счастливую память о погибшем.

В ночи раздается громкая музыка, где-то поскрипывают автомобильные шины, но улица пуста. Я бреду как зомби, мертвая и бесчувственная. Или почти бесчувственная. Меня переполняет ненависть к самой себе. Волк на свободе. Я должна была остановить его и не смогла.

Интересно, повезло ли Рози?

Мысль об успехе сестры должна радовать, но в душе зреет выматывающая, отвратительная ревность, которая вот-вот вырвется наружу. Охота поет во мне, успокаивает и утешает меня. Я — охотник. Или была им. Теперь я просто неудачник. Срываю повязку с глаза и сбрасываю плащ с плеч.

Наркоман сидит на ступеньках у входа в дом, но на меня не огрызается. Просто смотрит туда, где должен быть мой второй глаз, а потом уступает мне дорогу с достоинством, которое меня настораживает. Тусклые отблески уличных фонарей высвечивают черные слезы, вытатуированные у него на лице, и мне кажется, что мои шрамы тоже татуировка. Тяжело и медленно взбираюсь по ступенькам до самого верхнего этажа.