Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком

Все эти люди симпатичны Мхову хотя бы тем, что ни с кем из них он не связан по бизнесу, то есть, их отношения не отягощены никакими взаимными обязательствами. Ещё он рад, что у него нет нужды сажать за свой стол кого бы то ни было из политиков и правительственных чиновников. Спасибо Супу: эти хлебогады, без которых, к сожалению, не обойтись, окучиваются и прикармливаются непосредственно его людьми.

Кроме гостей и хозяев, за столом ещё двое — Карл-Хайнц и Фридрих. В плотных белых рубашках, при галстуках с массивными золотыми заколками, они сидят с видом именинников и умеренно наливаются пивом. На утро у них намечен отъезд, трейлер, запряжённый в пузатую тягловую лошадку «опель» «монтерей», снаряжён в дорогу.

Время к полуночи. Днём прошёл небольшой дождь, но сейчас небо чисто и прозрачно до самых звёзд. В воздухе безветренно и свежо. Над участками, здесь и там, поднимаются ровными столбами дымы, вкусно пахнет древесным углём; в это предсубботнее время, в одну из последних тёплых осенних ночей, в посёлке мало кто спит, жители по большей части заняты шашлыками.

Мховские гости тоже мало-помалу подтягиваются поближе к огню; здесь, возле ротонды, на специально оборудованной площадке вкопан в землю большой мангал. На нём, нанизанное на длинные шампуры, жарится мясо, первобытный запах глубоко проникает в ноздри, будоражит воображение.

Олег пускается в воспоминания.

— Перед самой второй войной наведались в Чечню, в Шали. Партнёры пригласили отдохнуть. Ну, там приём на природе в честь прибытия, горы, речка, охрана на пяти «патролах». С собой привезли барашка. Пока обустраивались, привязали его длинной такой верёвкой к дереву на лужайке. Вот он там ходит по травке, пасётся. Потом время пришло, Муса берёт кинжал и — к барашку. Тот от него. Муса, так, не спеша, за ним. А животный-то к дереву привязан, убегает по кругу, а круги-то сужаются! Под конец вся верёвка на дерево намоталась, баран носом в ствол уткнулся и блеет, бе-е-е, бе-е-е-е!

— По методу Буратино, — встревает вдруг Татьяна, Ольгина дочь.

— В смысле? — Олег озадачен.

— Ну, Буратино Карабаса-Барабаса таким же макаром к дереву бородой приаттачил.

— А! Ну да! — смеётся Олег. — Только, насколько я помню, Буратино от Карабаса убегал, а тут наоборот. Да. Ну и наклонился Муса к барашку и по горлу его ножичком чик! Нежно так. Да. Вкусный был барашек, ничего не скажу… Мусу-то нынче по весне тоже — чик. Типа, недофинансировал он кого-то из этих, бородатых…

— А ко мне, — начинает Ольга, — сразу после того как Нью-Йорк взорвали, какие-то отморозки сопливые приходили, пацан и три девки. С проектом. Мол, давайте, Ольга Владимировна, актуальный перформанс захуячим. Выведем, говорят, на публику живого верблюда, и забьём его. Камнями. Камни, говорят, с манхэттэнских развалин доставим. Настоящие. Чтоб по честному, без обмана. Понимаете, говорят, верблюд — это, типа, бен Ладен ну и всякое такое, терроризм там, исламский фундаментализм. Я говорю, суки, где верблюд, а где терроризм. А они, мол, это же как бы символ Востока, и так далее. Я говорю, вот вы, уёбки, не то что символ, а прямой продукт неловкого абортирования матери-родины. Давайте вас по этой причине выведем на публику и утопим. В фекальных водах. Говно возьмём из Москвы-реки. Чтоб по честному, без обмана.

Ольга берёт с жаровни шампур, внимательно разглядывает, нюхает мясо.

— Считай готово, — решает она и отрывает зубами большой кусок.

— Ну а эти-то что? Которые с верблюдом? — интересуется Талгат.

— А, эти…

Ольга тщательно пережёвывает мясо, запивает вином.

— Слыхала, в Штаты подались, так сказать, непосредственно на место действия.

— Ну и?

— Ну и попёрлись там со своим проектом к какому-то местному галерейщику. Так тот их сходу полиции сдал, те — миграционным властям, и — на хрен из страны. Вот так вот. Там насчёт политкорректности и обращения с животными строго.

— А у нас, помню, сколько-то лет назад какие-то галерейщики свинью резали, — вспоминает Карина. — Вот так же, на публике.

— Ага, — кивает Ольга. — Было дело. Я тогда ещё только раскручивалась, под ними ходила. Участвовала. Каюсь.

Гости разбирают шашлыки, принимаются за еду, разливают выпивку. Мхов сидит у огня под деревом прямо на земле с банкой тоника. Лёгкие искры кружатся над мангалом, сообщая картине вечеринки некую загадочную игривость.

С рюмкой водки в одной руке и шампуром в другой подходит Семён. Видит тоник в руке у Мхова, огорчается.

— Ну вот. А я хотел с тобой выпить.

— Попозже, Сём. Пока перерыв.

— Ну ладно. Тогда я сам. Будь здоров.

Оглянувшись на жену, он быстро выпивает, закусывает шашлыком.

— Аскольд говорит, навернулся ты тут неподалёку.

— Ага. Четыре дня назад.

Мхову неохота вспоминать о том происшествии, поэтому, предупреждая вопрос Семёна, он продолжает:

— Всё нормально, Сём. Ерунда. Сам-то как?

— Как всегда, всё пучком.

— Что Аскольд?

Семён неопределённо машет рукой.

— А! Что Аскольд? Рос бандитом, вырос бандит. Бабки, тёлки, разборки… В Израиле не прижился, через месяц свалил, хочу его в Штаты намылить.

— Учиться?

Семён смеётся.

— Шутишь! Он, считай, с первого класса учиться бросил. Дело я там открываю. Очень серьёзных людей ставлю. Вот к ним, на воспитание. Подальше от здешней мишпухи.

Мхов вполуха слушает Семёна, автоматически отслеживает перемещения гостей. Компания уже разбрелась, разбилась на несколько островков общения.

Андрей с супругой Леной заняты серьёзной беседой. Это понятно: людям, прожившим друг с другом без малого четверть века, всегда и везде найдётся, о чём поговорить. Олег травит анекдоты Сёмкиной Алле, Ольге и её мужу Андрею, те громко смеются, впрочем, стыдливая Алла немного сконфужена; анекдотов Олег знает множество и все похабные. Надежда намертво приклеилась к Талгату (глупая!), он же облизывается на двух «малолеток»: Ольгину дочь и Олегову модель по имени Ксюша. Те в свою очередь в компании Карины обсуждают, где, что, почём, тыкая пальчиками то в одно, то в другое из надетых на них шмоток. Немцев не видать, наверное, пошли в пристройку за домом, где оборудована система управления пиротехникой. Надо же проверить, всё ли в порядке и не случится ли сбоя в ответственный момент премьеры, до неё, кстати, осталось чуть меньше тридцати минут («Скоро будить Дашу», — думает Мхов). Мария не имеет постоянного пункта дислокации, она, заметно пошатываясь, бродит от одной группы гостей к другой и везде прикладывается к большому бокалу с коньяком («Ладно, пускай, — думает Мхов). А вот и Алексей — сын появляется в дверях дома, медленно спускается по лестнице, отходит к стене и стоит там, почти не различимый на фоне тёмного кустарника. Тоже, наверное, хочет посмотреть фейерверк.