Евгений Прошкин - Катарсис ефрейтора Тарасова (сборник)

– Стой, не суетись. Расскажи про Лосева.

– А чего? Ну, ухо себе прострелил.

– Когда?

– Вроде под утро. Он всю ночь квасил, а потом как-то так вышло…

– Под утро… – зачарованно пробормотал Тарасов.

Это случилось. Не на пирсе и, возможно, не в четыре ноль-ноль. Не было ни пяти автоматчиков, ни торжественного зачтения приговора – ничего из того, что Костик прописал в своем приказе.

Однако это случилось. Десятого октября, перед рассветом, полковник Лосев чуть не словил пулю. Данный факт можно было считать совпадением, – конечно, совпадением, чем еще? – но Тарасову в это верить не хотелось. В конце концов, можно было попробовать еще раз.

– Покатилов, ты сейчас наверх? Притащи мне бумагу и ручку. Ну, чего встал? Резче дергайся!

– Костик, у меня с собой есть. Письмо писать собирался…

Тарасов схватил куцый листочек в клетку и пристроил его на колене.

– А кушать? – робко напомнил часовой.

– Пш-шел отсюда! Ведра свои забери.

Он азартно погрыз ручку и, сплюнув, вывел несколько сумасшедших строк:

«Войсковая часть 19730. Секретно.

За регулярное хамство, за появление на службе в нетрезвом виде и прочие поступки, несовместимые с высоким званием офицера, зам. командира в/ч 19730 по воспитательной части капитана Севрюгина Д. Н. приговорить к сожжению. Приговор привести в исполнение 11 октября 1999 года».

Он задумался, кому бы отдать на подпись этот страшный приказ, и понял, что выбора у него нет. Внизу, прорывая бумагу острым стержнем, Костик дописал:

Ему дьявольски захотелось есть, но звать часового обратно было несерьезно, да и ужин, наверное, уже остыл. Костик тронул железную дверь – Покатилов, сообразительный боец, случайно оставил ее незапертой. Тарасов вышел из камеры и прогулялся по узкому коридору: десять шагов туда и десять обратно. Дойдя до туалета, он взглянул на темно-серый унитаз, по горло вмурованный в бетонную ступеньку, и голод стал неактуальным. Костик снова развернулся и продолжил моцион, попутно любуясь мрачными интерьерами каземата.

Гауптвахта была лично спроектирована майором Шульцем. В начальнике штаба тесно сплелись таланты архитектора и садиста: низкий потолок, стены, забрызганные раствором так, чтоб на них нельзя было облокотиться, и несколько лампочек, спрятанных под двойную металлическую сетку. Три камеры без окон и «номер люкс» – не указанный ни в одном уставе карцер. Света в «люксе» не было. Нары, сколоченные из трех досок, под названием «вертолет» в карцер не выдавались, поскольку не влезали по длине. Лежать там можно было только по диагонали, да и то лишь согнув ноги. После ночи на голом бетоне утро кажется по-настоящему добрым.

Утро. Осталось немного. Скоро всё выяснится. Умом Костик, конечно, понимал, что никакого сожжения Севрюгина не произойдет, но сердце… оно пускалось галопом каждый раз, когда он думал о разорванном ухе командира. Нет, это не могло быть простым совпадением, здесь скрывалась какая-то магическая закономерность, и завтра она снова проявится.

Тарасов пожалел, что не назначил казнь на сегодня, уж больно не терпелось увидеть результат, однако он вспомнил слова Шульца о том, что подписанное исправлению не подлежит, и поменять дату не решился.

– Но-о-ож в спину-у-у, это как раз буду я-а-а… Костик, вставай! Теперь нам вместе париться.

В камеру ввалился Женька, за ним показался улыбающийся Галугаев.

– Принимай пополнение, ефрейтор, – сказал он. – Рядовой Раздолбай Мамай Петрович попал на троячок. Теперь дело быстрее пойдет. К вечеру наблюдаю готовую клумбу, ясно? Не слышу ответа.

– Будет как в Англии, товарищ, – пообещал Женька, присаживаясь рядом с Тарасовым. – Завтрак скоро привезут?

– Не знаю, но остыть успеет, – в свою очередь пообещал Гулаг.

– Что новенького? – поинтересовался Костик.

– Да ничего. Прямо с зарядки привезли, даже поесть не дали.

– Это кто ж тебя?

– Да… Приперся, скотина, дома ему не сидится. Я с черепами спортом занимался, рекорды устанавливал, а он, оказывается, за углом стоял. Потом выходит и спрашивает: «А ты чего вместе со всеми не отжимаешься?»

– А у тебя спина болит, – легко угадал Костик. – Кто посадил-то?

– Кто! Воспитатель драный, Севрюгин, вот кто.

– Так он живой? – проронил Тарасов. – Эх, а я-то…

Костик потупился и неожиданно рассказал Женьке всю эту идиотскую историю – и про педанта-Шульца, и про мазилу-Лосева, и про то, как сочинял приговор для покровителя поэтов и атлетов Севрюгина.

Вначале Женька недоверчиво хмыкал и одаривал Тарасова саркастическими взглядами, но при упоминании о втором приговоре неуютно заерзал и стал от Костика потихоньку отодвигаться.

– А он, собака страшная, не сгорел, – горько закончил Тарасов, доставая из шапки отсыревшую сигарету. – Ты чего напрягся? Хочешь сказать, что я придурок?

– Н-нет, не придурок, – завороженно молвил Женька.

Он поднялся и, отойдя в угол, задумчиво потрогал корявую стену. Потом нерешительно принял от Тарасова коричневый чинарик и сделал несколько быстрых затяжек.

– У Севрюги левая кисть забинтована, – торжественно объявил Женька. – Говорят, заправлял керосинку и…

– Обжегся?! – вскрикнул Костик так, будто сам чуть не загорелся. – Вот тебе и приколы… Это что же значит? Надо еще раз попробовать.

– Только без меня, ладно? – осторожно произнес Женька и вдруг, прыгнув к двери, бешено заколотил в нее ногой. – Эй!.. Сюда!!!

Через минуту послышались неторопливые шаги, и в малюсеньком дверном окошке показался внимательный глаз Галугаева.

– Ну что ты дурью маешься? Или у вас тут эти… извращения?

– Требую перевода в другую камеру!

– Точно? Не раздумаешь? – Гулаг лязгнул засовом и выпустил Женьку в коридор. – Прямо до конца, первая палата справа.

– За что в карцер-то? – возмутился Женька. – Что я такого сделал?

– Шумишь много. Вперед! – приказал прапорщик, подталкивая его коленом. – А ты чего развалился? Вста-ать!!!

Галугаев подошел к Костику и выдернул из-под него пригретую шинельку.

– Откуда дым? Курил? Почему не брит? Уставы так и не выучил? – скороговоркой понес Гулаг. – Еще трое суток. И еще в туалете уберешься. Через час прихожу и удивляюсь: толчок сияет, аж глазам больно.

– Не придется вам, товарищ, удивляться, – гордо сказал Костик. – Я два года прослужил, а вы мне такой подляк суете. Вам что, молодых мало?

– Отказ? Хорошо. К трем вчерашним суткам – еще пару. Не сделаешь – округлим до недели.

Галугаев проверил, удобно ли Женька расположился в «люксе», и навесил снаружи кулацкий замок.