Олег Маркеев - Таро Люцифера

Владик хмыкнул.

— Давай еще по бутылке на дорожку, — предложил Корсаков. — И по сигаретке.

— Сейчас.

Владик встал и принялся собирать вещи в рюкзак. Вещей было немного: пара джинсов, свитер, две-три рубашки, бритва и прочая парфюмерная мелочь. Краски и кисти он сложил в этюдник.

— Знаешь, — он помял челюсть. — Сейчас подумалось, даже не жалко, что картины эти уроды изорвали. Давно пора было. А вот твои жалко.

— Не думаю, что арбатский период моего творчества заинтересует потомков. Порвали, значит, туда им и дорога. Бог даст, новые намалюем.

— Если даст…

— Что ты ему, то и он — тебе.

Владик забросил за спину рюкзак, повесил на плечо этюдник. Потоптался, в последний раз оглядывая комнату.

— Открывай пиво и садись рядом. — Игорь похлопал по матрасу.

Молчали, прижавшись плечами друг к другу, пока бутылки не опустели, а сигареты не дотлели до фильтра.

— Хочешь, совет напоследок? — Корсаков толкнул в плечо ушедшего в себя Влада.

— Ну.

— Первое время картинами ты не заработаешь. Но вместо того, чтобы папаш до инфаркта доводить, найди себе бабу лет сорока. Желательно, хозяйку продуктового магазина, или типа того. Она тебя откормит и краски купит. Только ты ее люби со всем своим подростковым половым энтузиазмом. И не абы как, а на совесть! Чтобы баба, как солнце светилась. И ежедневно ее раскочегаривай. Как говорят, всю ночь — привет, и два привета утром. Только так!

Влад хмыкнул.

— А если не потяну?

— На том питании, что она тебе за такую любовь организует, ты инструментом своим быков ударом в лоб валить сможешь, — успокоил его Корсаков. — Но силы на дурь не трать. Работай каждый день до крови из носа. Кстати, она тебя за это не только любить, а уважать станет. Бабы любят героев и пахарей. Вот ты им и будешь.

— А если не выйдет ничего? В смысле, если выяснится, что нет у меня таланта?

— Не велика печаль. Сотней плохих картин в мире будет меньше, одной счастливой бабой больше. Статистика, заметь, благородная. Только что-то мне подсказывает, что из тебя будет толк.

Владик издал горлом звук, словно задавил рвущиеся наружу рыдания.

— Ну-ну! — толкнул его в плечо Игорь. — В нашем положении надо только смеяться.

— Ага, умру я со смеха!

— Недурной девиз, между прочим. Напиши на этюднике.

Пора было вставать, жать на прощанье руки и расходиться по жизни в разные стороны. Но Влад все медлил.

— Слушай, Игорь, — просевшим голосом произнес он. — Все тебя хотел спросить. Ну, это… Ты же, без базара, художник от Бога. Что ты тут чалишься? Ладно я, недоделанный. Да и все остальные. Но ты-то, что себя гробишь?

Корсаков повернулся к нему. Посмотрел в глаза.

— Когда встретимся в следующий раз, я тебе все расскажу и объясню.

— Думаешь, я в следующий раз умнее буду?

— Возможно, на столько, что ничего не придется объяснять. Не поминай лихом, Влад!

Никогда! Спасибо за все, Черный Лис.

Корсаков улыбнулся. Ему нравилось, когда его называли этим прозвищем.

Черным Лисом его окрестили на Арбате в первый же год. Смешали все разом: и фамилию, от степного лиса идущую, и черные волосы с тонкими прожилками седины, и независимый вид и способность исчезать и появляться, никого не предупредив.

Глава восьмая

Фигура Влада, с мишенной четкостью, прорисованная в арке дома, пропала.

Игорь отметил, что парень свернул не налево — к Арбату, а пошел вниз по Гоголевскому бульвару, к «Кропоткинской». Значит, первый шаг сделал в верном направлении.

Уходил прочь от насиженного места. От друзей до первой беды, от приятелей до первой неприятности, от случайных знакомых, от собутыльников купленной вскладчину бутылки, от паразитов и прихлебателей, и от тех, за чей счет сам пытался жить. И еще от тех, кого любил, и от тех, кому разрешал себя любить.

Он еще не знал, что там, куда он уходил, все будет таким же. Если не изменишься сам.

«Ничего, мальчики взрослеют только на войне или в дороге», — подумал Корсаков.

Он вернулся в свой двор. Постоял, разглядывая мертвые окна. И ему пришла пора уходить из этого дома. Обстоятельства просто выдавливали его, толкали в спину, вынуждая сделать первый шаг.

— Черт, как все не вовремя! — проворчал он. Но, подумав, пожал плечами. — Правда, если без истерики, все к тому и шло.

Он перебрал в памяти все события последних дней и решил, что именно появление Жука стало знаком, однозначно указывающим на приближающейся коренной перелом в судьбе. Остальное, так — антураж и мелочи быта.

Корсаков по прошлой жизни, когда был в фаворе и знаменит, на своей шкуре узнал, что у Жука отточенное чутье поедателя падали. Только, в отличие от крыс и ворон, он идет не на запах гнили, а на саму ауру смерти. Идет, как зомби, чувствуя ее зов всем нутром. Жертва даже еще не почувствовала первых признаков недомогания, а Жук уже устроился поблизости, даже успел набиться в друзья, и терпеливо ждет, поблескивая сосущими глазками, зная, что своего не упустит. Вырвет первым самый сочный кусок из еще не испустившей дух жертвы.

Игорь хорошо изучил повадки подобных Жуку тварей. Благо, нынешняя неформально-бомжатская жизнь предоставляла для этого прекрасные возможности. Каких только экземпляров он не встретил за эти годы! В донном иле жизни они, конечно, мельче, чем Жук, но зато их гораздо больше. И особо они не таяться.

Корсаков узнал, что, как и всех узкоспециализированных существ, этих двуногих трупоедов, жиреющих на чужом несчастье, очень легко заманить в ловушку. Стоит только изобразить из себя жертву, как они, повинуясь инстинкту, и следуя своей сути, бросятся, выпростав свои липкие щупальца. И в этот момент окажутся абсолютно беззащитными.

Он вспомнил о трехдневном сроке, который назначил Жуку, и расхохотался, представив, сколько желчи выработает организм Жука, изводя себя ожиданием. Худшей пытки для Жука придумать было невозможно.

«Эх, сделать бы твою жизнь вечной, а потом заставить всю эту вечную жизнь провести в ожидании! Вот это была бы вечная мука. Только, увы, я не бог. Поэтому ты, Жук, будешь мучиться. Но не долго».

Корсаков вошел в подъезд, прикрыл за собой дверь, чтобы не было видно с улицы. Постоял, прислушиваясь к голосам в доме и тишине во дворе.

Из-за батареи достал ключ от железной двери подвала. Подождал, пока утихнут шаги случайного прохожего, пересекавшего двор. Присел на корточки, подцепил плитку кафеля, помеченную крестообразной щербинкой. Разгреб бетонную крошку и достал еще один ключ. Сунул в карман.

Подвалом в той или иной мере пользовались все жильцы: художники и прочие не далекие от творчества люди на правах хозяев, а бомжи и прочие парии — по специальному разрешению неформального коменданта сквота Корсакова.