Елена Ткач - Перстень старой колдуньи

— Значит, ты думаешь, у меня получится?

Они едва смогли прервать этот поцелуй — ведь каждый из них дарил им такие силы! Каждый словно приоткрывал новое окно в жизнь, которая, что ни день, становилась все милей, все желанней…

— Вот глупышка! Мало тебе, что сам Нил Левшин признал твой редкий дар! А ведь его по всей стране знают. Да и не только у нас — в Европе, а может и ещё где, — я просто не все про него знаю. Приезжают к нему опытом поделиться. Он ведь мастер мирового класса!

— Знаешь… а я подумала… вот Нил Алексеевич. Всю жизнь человек работал, к таким бесценным вещам прикасался…

— Ну?

— А у него самого есть хоть что-нибудь из этих вещей? Хоть одна вазочка Врубеля? Маленькая-премаленькая…

— Но зачем ему? Они же все — вот они! — рядом с ним. Всю жизнь… Женька, ты не понимаешь! — Кит горячился, вопрос этот беспокоил и его самого. — Можно вещью владеть — это значит распоряжаться. Ну, продать, там, или подарить кому-то. Но главное в этом — знать, что МОЕ! Мое и баста! И никто не моги! А он… ему совсем не это нужно. Он просто радуется им как любимым людям. Знает, что они есть. Лелеет их, холит… Он счастлив тем, что красота жива, что хоть капелька его стараний — да вложена в это. И потом, понимаешь, мне кажется, важно, чтобы человек дело своей жизни нашел. По душе. Тогда он радуется всему, что бы его ни окружало, потому что внутри огонек горит, греет, а остальное… не так уж и важно, наверное…

— Ты хочешь сказать, что не важно как человек живет, что у него дома… ну, ты понимаешь. Пусть дома хоть шаром покати — главное, чтобы дело душу грело! Так ведь получается? Но женщина так жить не может… чтоб топчанчик и плиточка.

— Ну, а что б ты хотела? Какой дом? — он внимательно взглянул на нее.

— Чтобы было уютно — раз! Чтобы была горячая вода и ванная! Нет, это наверное — раз, а уют — два!

Он про себя улыбнулся: бедняжечка ты моя, как же ты настрадалась в своей холупе!

— Чтобы обязательно часы были с боем как у Марьи Михайловны — три. Что еще? Сразу даже и не придумаешь…

— Я тебе обещаю, — он тихонечко коснулся пальцами её щеки, — что все это у тебя будет. Вернее, у нас!

— У нас? — зарделась Женя. — Как это? Ты, что, жениться на мне собрался?

Она фыркнула, а потом спрятала лицо в ладонях.

— Собрался, — очень спокойно сообщил ей Никита. — Если ты не против.

— Я? — она кинулась к нему на шею. — А ты, что, меня взаправду любишь?

— Глупенькая! Взаправду… Так только дети говорят, когда в игрушки играют. А у нас с тобой не игрушки.

Вагон качало, их кидало друг к другу… и оба они ещё не могли понять и поверить, что детство кончилось. И жизнь — великая, взрослая, — уже подступает к ним. Она уже на пороге…

— Никита… а как же это… так быстро? Разве так бывает?

— Да. Только давай мы об этом с тобой… не сегодня поговорим, хорошо?

— А когда? — широко раскрыв свои фиалковые глаза, спросила она.

— Завтра. Вот до дому доберемся…

— А твои родители? Они же меня на порог не пустят!

— Глупости — ты их не знаешь. И они тебя. А узнаете хоть немножко друг друга — совсем другую песню запоете.

— Слушай…

В глазах её зажглись лукавые искорки, а щечки округлились так трогательно, что он с трудом удержался, чтобы немедленно не схватить её в охапку и не зацеловать всю!

— Слушай, получается, мы с тобой совсем как Ромео и Джульетта, да? Даже хуже — ведь Джульетте было четырнадцать, а мне только через неделю будет тринадцать…

Она опять положила голову ему на плечо… и его повело. Спинка переднего сиденья тронулась и поплыла перед глазами, за нею другая, третья… когда он вспомнил, как впервые увидел её там, в проломе пола такую естественную в своей полудетской наготе в луче горячего света…

Как они переступят черту, которая делает мужчину мужчиной, а женщину женщиной? И когда… Как-нибудь, — подумал он, отбиваясь от этих беспокойных и безотвязных мыслей.

— Послушай, Джульетта, по-моему мы приехали… Все, Москва!

Ему сразу стало не по себе. И Жене тоже. Точно их разом — грубо и резко — выдернули из нежной текучей воды и бросили на раскаленный песок…

— Ну, давай выходить, что ли… — с выражением нарочитой небрежности бросил Кит и, ухнув, подхватил чугунную печь. Женька вспорхнула пташкой и полетела вперед. Перстень у неё на пальце пульсировал, наливаясь тревожным шафранным светом…

Они сравнительно быстро добрались до дому — было начало двенадцатого ночи. Город был пуст. Все праздновали Рождество.

«Только не отпускать её от себя, только не отпускать — тогда все пропало!» — стучало в висках.

Во дворе тоже не было никого, даже неугомонная компания парней, торчавших тут днем и ночью, скрылась куда-то.

Как там Овечкин? — подумал Никита. Со всеми волнениями поездки у него совсем вылетело из головы, что Сергей Александрович остался один на один с треклятым котом. И получается, что если с ним что-то случится… Нет, такого Никита себе даже представить не мог, но все-таки… Если вышло что-то нехорошее, то вина на это целиком ложится на него, Никиту. А у дяди Сережи жена, дети…

Он постарался унять бешено бьющееся сердце, изо всей силы хватив кулаком по тому месту, где по идее оно должно было находиться. Не помогло, только хуже стало — сердце заколотилось как молот!

— Жень, ты куда?

Она нажала в лифте кнопку «шесть».

— Домой. Загляну, как там Слоник.

— А потом? — он видел, что она не в себе: взгляд блуждает, на него не глядит — отводит глаза. И сама вся колышется как осиновый листик.

— Потом… не знаю. Мне нужно к тетке — ты же знаешь, она болеет.

— Но мы должны вместе встретить Рождество! Ведь осталось совсем чуть-чуть… Неужели тебе какая-то тетка важней, чем я!

— Она не какая-то, — начала она заводиться. — Она мою маму лечила, спасала… только вот не спасла. Но что ж тут поделаешь, она говорит: мол, все в руках Божьих…

«Божьих, ага! — зло подумал Никита. — Знаю я, какому божеству она поклоняется!»

— Жень… Женечка, послушай, — он постарался как можно нежнее дотронуться до её руки. — Я сейчас к своим поднимусь, выясню как они там… И сразу — к тебе. Хорошо? Только ты жди меня тут, дома. Никуда не уходи. Я тебя очень прошу и…

Легкая пауза затрепетала в узкой кабинке лифта.

— Я люблю тебя!

Женя вздрогнула. Лифт дернулся и остановился. Она обхватила ладонями его лицо — крепко так! И стояла, не говоря ни слова. Глаза её засветились новым ясным огнем.

Створы лифта раскрылись и Никите пришлось прервать паузу — он сжал её ладошки в своих, потом на секунду уткнулся в них. Они были такие теплые, маленькие и… беззащитные.