Моррис Уэст - Адвокат дьявола

Придя домой, Мейер увидел, что в комнате горит лампа, а Нина Сандуцци сидит за столом и штопает его носки. Она редко задерживалась так поздно, и он спросил, в чем дело.

– Я провела вечер с женой Мартино, – ответила Нина. – Она – глупая женщина, но добрая, и только сейчас начала понимать, какая на нее свалилась напасть. После того, как я уложила детей и устроила Мартино поудобнее, я подумала, что стоит прийти сюда и узнать, что сказала тебе графиня.

– Для Мартино новости хорошие, – чуть улыбнулся Мейер – Графиня поможет деньгами и возьмет в услужение Терезину и Розетту. С их жалованьем и государственным пособием семья обеспечит себя самым необходимым.

Хорошо, – лицо Нины осветилось редкой, спокойной улыбкой. – Это только начало. Потом, возможно, мы сможем сделать для них что-то еще. Хочешь кофе?

– Да, пожалуйста. – Мейер тяжело плюхнулся на стул и начал развязывать шнурки.

Мгновенно Нина оказалась у его ног, помогая ему. Это что-то новое, отметил Мейер. Раньше она никогда не выполняла обязанности камердинера. Он ничего не сказал, но проводил Нину задумчивым взглядом, когда та пересекла комнату, направляясь к маленькому примусу, чтобы поставить на него кофейник.

– Графиня хотела бы встретиться с тобой завтра, – как бы между прочим заметил он.

– По какому поводу?

– Она хочет нанять Паоло помощником садовника.

– Это единственная причина? – Нина стояла к нему спиной, склонившись над примусом.

– Для тебя, да. Для Паоло, возможно, могут быть и другие.

Медленно повернулась она к Мейеру:

– Какие же?

– Он понравился английскому художнику. Графиня хочет использовать его в своих, до конца не ясных мне целях. К тому же, я думаю, она хочет, чтобы мальчик был на вилле, когда этот священник, приезжающий из Валенты, начнет задавать вопросы о Джакомо.

– Они, словно собаки, роющиеся в куче ослиного дерьма, – чуть слышно прошептала Нина Сандуцци. – В их поступках нет любви. Я не пойду. Мальчик – тоже.

Мейер согласно кивнул:

– Я лишь пообещал, что скажу тебе. А в остальном ты, полагаю, поступаешь мудро. На вилле лежит отпечаток безумия.

– Они упражняются на нас, словно мы – животные. – Нина всплеснула руками. – Это же ребенок… мальчик, в котором только пробуждается мужчина, и вот как они хотят его использовать!

– Я тебя предупреждал, – напомнил Мейер.

– Я знаю. – Она поставила чашки на стол, продолжая говорить: – Есть еще одна причина, по которой я пришла сюда сегодня. Паоло сказал мне, что гулял вдоль Торренте дель Фауно с юной Розеттой. Я обрадовалась. Они молоды, и это хорошее время для начала любви, настоящей любви. Я думаю, рад и Паоло. Я видела, он хочет поговорить, но не может найти нужных слов. Я хотела помочь, по… ты понимаешь, как сложно с мальчиком. Он никогда не поверит, что мать может знать эти слова. Трудно, когда в доме нет мужчины, вот я и подумала, а не сможешь ли ты… не сможешь ли ты хоть немного помочь ему?

Закипевший кофе перехлестнул через край, и Нина метнулась к примусу, давая Мейеру время на раздумье.

– Мальчик делает первые шаги в незнакомой стране, Нина. Там нет ни карт, ни указателей. Даже язык – и тот другой. Я могу допустить ошибку и только навредить ему. Я не знаю, каковы его чувства к англичанину. Что между ними уже произошло. Но, в любом случае, мальчик будет этого стыдиться. Точно так же, как он стыдится тяги к девочке. Поэтому он становится хитрым, как лиса, пугливым, как птичка. Ты понимаешь?

– Разумеется, понимаю. Но я понимаю и то, что ему нужна помощь. Он сейчас в странном мире. Его отца называют святым, мать – шлюхой. Я не собираюсь оправдываться перед ним за себя или за Джакомо. Но как я могу объяснить ту ни с чем не сравнимую радость, что мы дарили друг другу? И как мне сказать, что и его ожидает то же самое?

– А я… – Мейер печально улыбнулся. – Могу ли я объяснить то, чего не понимаю сам?

Следующий вопрос Нины потряс его до глубины души:

– Ты ненавидишь мальчика?

– Святой Боже, пет! С чего ты это взяла?

– Он мог бы быть твоим… до появления Джакомо.

Лицо Мейера затуманилось.

– Это правда. Но я никогда не испытывал ненависти к ребенку.

– Ты ненавидишь меня?

– Нет. Одно время я ненавидел Джакомо и радовался, когда он умер, но недолго. Теперь я сожалею о его смерти.

– И ты поможешь его сыну?

– И тебе, если смогу. Пришли Паоло ко мне, и я попытаюсь поговорить с ним.

– Я всегда знала, что ты – хороший человек.

Нина сняла с примуса кофейник и вернулась с ним к столу. Налила две чашки, постояла, наблюдая, как Мейер пьет маленькими глотками горькую, обжигающую жидкость. Свою чашку она осушила залпом и отошла в угол комнаты, где лежали ее деревянные сандалии и стояла корзина с дневными покупками: пакетом угля, мукой, овощами.

Вновь подойдя к столу, Нина протянула Мейеру толстый сверток, перевязанный выцветшей лентой:

– Возьми. Мне это больше не нужно.

– Что в нем? – его глаза не покидали спокойного лица Нины.

– Бумаги Джакомо. Среди них и письмо, которое он написал тебе. Возможно, они помогут тебе понять его и меня. И тогда ты сможешь помочь мальчику.

Мейер взял сверток. Подержал в руках, как держал когда-то безжизненную голову Джакомо Нероне. Нахлынули воспоминания, яркие, давящие – страх, ненависть, любовь, маленькие победы, жестокие поражения. На глазах выступили слезы, узлом скрутило живот, задергался уголок рта.

Когда же Мейер поднял голову, Нины не было. Он остался наедине с душой мертвого человека, зажатой меж его дрожащих пальцев.

Нина Сандуцци шла домой в лучах весенней луны. Грубые силуэты холмов смягчались под теплыми звездами, посеребрённые лачуги приняли более пристойный вид, а ручей серой лентой стекал в долину. Стук ее деревянных сандалий по булыжнику мостовой заглушал стрекот цикад и шум бегущей воды.

Но Нина Сандуцци не замечала окружающей красоты, не слышала ночной музыки. Крестьянка, она, словно дерево, вросла корнями в землю, по которой шагала. Она здесь жила, а не любовалась холмами и луной.

Нина обращала внимание только на людей и видела красоту в лицах, руках, глазах, улыбках, слезах, детском смехе. Лето для нее означало зной и пыль под босыми ногами, зима – холод и бережный расход хвороста и угля.

Она не умела читать, но понимала, что такое покой, поскольку испытала душевную драму, и воспринимала гармонию, медленно вырастающую из противоречий жизни.

В тот вечер в душе ее царили мир и согласие. Она думала, что сбывается пророчество Джакомо Нероне, заверившего, что и после смерти он позаботится о ней и о мальчике.

Нина шла домой, к маленькой хижине, притулившейся среди деревьев, и ее переполняла благодарность к Джакомо, давно умершему и похороненному в гроте Фавна, куда люди приходили молиться, чтобы уйти с исцеленными душой и телом.