Джозеф Ле Фаню - Дом у кладбища

— Да, сэр, этот молодой человек весьма хорош собой и прекрасно одет, — брюзгливо заявил его светлость, — но его общество не доставляет мне, знаете ли, удовольствия. Его вины тут нет, но нельзя же заставить себя не думать о том… о чем думается! И хорошо бы доброжелатели надоумили его не носить, знаете ли, бархат, в особенности черный бархат — ну, вы понимаете. Волей-неволей приходит на ум погребальный покров. Мне… я не… мне рядом с ним не по себе. Смотришь на это бледное-пребледное лицо и… ничего не остается… видишь другое, еще бледнее… Не мне вам объяснять, сэр… Да что там, даже духи его отдают… отдают… знаете ли, кровью. — Наступило краткое молчание; его светлость раздраженно похлестывал себя плеткой по сапогу. — Разумеется, нужно проявлять снисходительность. Не всё в моей власти — мне не сделать его приятнее, чем он есть, но я его жалею и старался быть снисходительным — вам это известно, доктор Уолсингем: уже десять лет я ему почти что опекун — хлопоты несу, а власти не имею. О да, мы стараемся как можем, но, клянусь Богом, сэр, где ему не следовало бы торчать — это как раз здесь, а тем более слоняться совершенно без дела у всех на виду. Могу вас заверить: так думаю не я один. А он еще и взялся приводить в порядок этот мерзкий старый дом — мерзейший старый дом, сэр. Вот-вот обрушится, ей-богу, все это твердят: и Наттер, и Стерк — доктор Стерк из местных артиллерийских войск, на редкость разумный человек. Мерзкий дом, еле стоит, а сколько у меня из-за него было хлопот с этим — не помню, как его звали, — из муниципалитета. Он пытался найти арендатора, но бесполезно; от жильцов уходили слуги — бродят всякие толки, знаете ли, так мне говорили. И что ему здесь понадобилось — вы не знаете? Двух недель не пройдет, как здешние его раскусят, попомните мои слова — пусть называет себя Мервином, Фицджералдом, Томпсоном — да кем угодно, сэр, — кого он надеется обмануть? Не стоит и пытаться. В здешней деревушке народ ушлый, до того ушлый — даже Наттеру, сдается мне, не по зубам.

Следует иметь в виду, что Стерк настоятельно убеждал его светлость присоединить к своим владениям упомянутый дом с прилегающим клочком земли, что сулило некоторые выгоды, и лорд Каслмэллард вознамерился последовать его совету. Посему не приходится удивляться, что водворение там Мервина его светлость расценил как вопиющее посягательство на свои права.

Глава XIV

КАК ПАДДОК ПРОЧИЩАЛ ГОЛОВУ О'ФЛАЭРТИ

(АВТОР НАДЕЕТСЯ, ЧТО ЛЮДИ СУГУБО УТОНЧЕННЫЕ ПРОПУСТЯТ ЭТУ ГЛАВУ, НЕ ЧИТАЯ)

Ром решительно не шел О'Флаэрти на пользу, но, будучи сангвиником, а к тому же и упрямцем, тот не расположен был сдаваться; напиток этот был ему по вкусу, и, полагаясь на свою молодость, фейерверкер вопреки всему употреблял его в изобилии всякий раз, когда предоставлялась возможность. Утром О'Флаэрти объявил своему приятелю Паддоку, что голова у него «прямо-таки раскалывается». С теми же основаниями наш доблестный бражник мог бы пожаловаться и на желудок. Упоминание о завтраке вызвало у него приступ тошноты. Паддок не пожелал слушать возражений, и кое-как одетому фейерверкеру пришлось принять в себя некоторое количество ненавистного ему питья — чая. При этом О'Флаэрти жалобно стонал и клял на чем свет стоит «никудышный кларет», поскольку предпочел переложить вину за свое теперешнее недомогание именно на него.

— Вот что я скажу вам, сэр, — начал Паддок, видя, что состояние его подопечного по-прежнему далеко от боевого, — я знаю одно средство — очень простое; с моим дядей Ниглом оно делало чудеса. Бедняга без памяти любил ром с соком, даром что наутро его каждый раз одолевала головная боль, а то и подагра.

Паддок вызвал наверх миссис Хогг, хозяйку дома, и поручил ей изготовить два муслиновых мешочка, каждый размером с пистолетный патрон. Получив заверение, что мешочки будут у него через пять минут, Паддок склонился над страницами тетради в четверть листа, заполненной его собственноручными записями. Чего там только не было: и сонеты в честь прекрасных глаз некой Селии, и заложенные меж страниц локоны и анютины глазки, и стихи по случаю дня рождения некой Сакариссы, помимо того — рецепты «паптонов»{53}, «фаршей» и так далее, а также и туалетных снадобий: «воды Анжелики», «воды венгерской королевы»; лечебных вод, употребляемых после обильного застолья. Нашлось наконец и то, что требовалось: «Рецепт моей двоюродной бабушки Белл для прочищения головы (хорош при меланхолии, равно и при головной боли)». Представив себе неряшливую тетрадку, недостойную тогдашнего джентльмена и офицера, вы окажетесь неправы: альбом, в красном с золотом переплете, с красным обрезом, был снабжен двумя красивыми посеребренными застежками и исписан ровным и разборчивым — можно сказать, каллиграфическим — почерком, не говоря уже о полном отсутствии клякс.

— Ингредиенты все на месте, не хватает лишь двух — нет, трех, — задумчиво бормотал Паддок, читая рецепт.

Все, чего недоставало, нашлось, однако, у Тула, благо жил он поблизости, а затем Паддок вооружился миниатюрной серебряной теркой, красивым агатовым пестиком и ступкой (наследство двоюродной бабушки Белл) и изготовил чудодейственный порошок; в состав вошли, совсем как поется в песне, «мускатный орех и имбирь, корица, гвоздика»{54}, а также всевозможные прочие жгучие продукты природы и химии, какие только пришли на ум автору знаменитого фамильного «снадобья для прочищения головы», а в том, что порошок получился забористым, можно не сомневаться. Зельем наполнили мешочки, концы их завязали, на стол был водружен таз, к нему подсел О'Флаэрти и, следуя указаниям Паддока, поместил себе за щеки по мешочку; далее фейерверкер должен был, под честное слово, оставаться в том же положении, пока Паддок не завершит свой утренний тет-а-тет с парикмахером.

Любопытствующим советую обратиться к старинной книге домашних рецептов, изданной в прошлом веке; там они обнаружат весьма точное описание вышеупомянутой процедуры.

— Черт возьми, бьет наповал, сэр, — говорил впоследствии О'Флаэрти, отчаянно тряся головой, — я и охнуть не успел, как во рту вспыхнул пожар.

Мука была адская, однако требовалось, причем настоятельно, привести себя в порядок, а по истечении пяти минут голове и в самом деле полегчало. Жером тем временем чистил в заднем дворе полковую форму и занимался прочими приготовлениями, все складывалось не так уж плохо, но внезапно у двери послышались голоса, и, боже праведный, один из них определенно принадлежал Магнолии.

— Эта окаянная Джуди Кэррол возьми и распахни настежь дверь. — Рассказывая об этом, О'Флаэрти вскипал. — Поделом мне, нужно было запереться в спальне, но кто же знал, что этой набитой дурехе — черт ее дери — вздумается провести леди прямо в комнату, где джентльмен сидит полураздетый и, можно сказать, принимает лечение.