Тахира Мафи - Разрушь меня

Его нос касается моего, наши губы разделяет только дыхание, его глаза уже пожирают меня, а я — талая вода без рук и ног. Я чувствую его запах, чувствую тяжесть его тела. Его руки спускаются ниже, сжимают ягодицы, ноги Адама, прижатые к моим, обжигающе-горячие, от его груди веет силой, тело построено из кирпичиков желания. Вкус его слов медлит на моих губах.

— Правда? — вырывается у меня недоверчивым шепотом эхо сознательного усилия поверить в небывалое. Ступням становится горячо: меня переполняет смысл недосказанного.

Сила чувства во взгляде Адама такова, что я едва не трескаюсь пополам.

— О Боже, Джульетта…

И он целует меня.

Раз, другой, пока я не распробовала вкус поцелуев, не поняла, что ими невозможно насытиться. Он гладит меня по спине, по рукам и плечам, целуя глубже, настойчивее, со страстью, которой я не знала прежде. На мгновение отрывается глотнуть воздуха и тут же снова водит губами по шее вдоль выреза лифа, вверх до подбородка и по щеке, и вот уже я хватаю ртом воздух, песком рассыпаясь под его руками, и мы насквозь пропитаны водой, и красотой, и опьяняющим возбуждением минуты, о которой я всю жизнь не смела и мечтать.

Он отстраняется с низким стоном. Я хочу, чтобы он снял футболку.

Мне нужно увидеть птицу. Хочу, чтобы он рассказал о ней.

Пальцами я тяну за край мокрой футболки. Глаза Адама на секунду расширяются, но тут же он избавляется от нее, поднимает мои руки над головой, прижимает меня к стене и целует, пока мне не начинает казаться, что я сплю. Адам пьет мои губы своими, и на вкус он как дождь и сладкий мускус.

Колени соприкасаются с легким стуком, сердце бьется так быстро, что я не понимаю, как оно выдерживает такой темп. Поцелуи Адама прогоняют боль, обиду, годы ненависти к самой себе, неуверенность, отсутствие надежд на будущее, которое я привыкла считать несуществующим. Вспыхнувшее во мне пламя выжигает память об изощренно-жестоких играх Уорнера и тоску, отравлявшую мои дни. Энергия, излучаемая нашими телами, грозит разнести вдребезги эти стеклянные стены.

Это едва не происходит.

Секунду мы смотрим друг на друга, тяжело дыша. Я заливаюсь краской, Адам закрывает глаза и прерывисто вздыхает, приходя в себя. Набравшись смелости, кончиками пальцев глажу летящую птицу на коже.

— Ты моя птица, — говорю я. — Ты моя птица, и ты поможешь мне улететь отсюда.

Когда я выхожу из душа, Адама уже нет в ванной.

Он выжал одежду, насухо вытерся и дал мне переодеться одной. Приватность уже не так волнует меня. Я прикладываю пальцы к губам и снова ощущаю его вкус.

Но когда я выхожу в комнату, его нигде не видно. Видимо, вызвали вниз.

Смотрю на одежду в шкафу.

Я всегда выбираю платье с карманами, не зная, где еще хранить мою записную книжку. В ней нет никакой изобличающей информации, листок с написанной Адамом строкой давно уничтожен и смыт в унитаз, но мне нравится держать книжку при себе. Это не просто слова, нацарапанные на бумаге, это маленький залог моего сопротивления.

Затолкав книжку в карман, я решила, что готова посмотреть на себя в зеркало. Глубоко вздохнув, отбросила назад мокрые пряди и пошлепала в ванную. Пар от горячего душа туманом осел на зеркале. Я нерешительно протянула руку и протерла маленькое окошко, только чтобы увидеть себя.

На меня смотрело испуганное лицо.

Я тронула щеки, глядя на девушку в зеркальной поверхности, одновременно знакомую и незнакомую. Лицо стало тоньше, бледнее, скулы резче, чем я запомнила. Брови приподняты, расширенные глаза не голубые и не зеленые, что-то среднее. Кожа разгорелась от жара и кое-кого по имени Адам. Губы ярко-розовые, зубы прямые. Я повела пальцем по линии носа и обвела подбородок, когда краем глаза заметила движение.

— Какая ты красивая, — сказал Адам.

Из розовой я стала пунцовой, а потом свекольно-бордовой. Пригнув голову, я отошла от зеркала и сразу попала в объятия Адама.

— Я забыла свое лицо, — шепчу я.

— Главное, не забудь, кто ты, — сказал он.

— Я этого даже не знаю.

— Знаешь. — Он приподнимает мое лицо. — И я знаю.

Я смотрю на силу его упрямого подбородка, глаз, всей фигуры. Я пытаюсь понять его уверенность в той, кем он меня считает. Его поддержка — единственное, что удерживает меня от падения в омут безумия. Он всегда в меня верил. Беззвучно, молча, но он всегда боролся за меня.

Он мой единственный друг.

Я взяла его руку и прижала к губам.

— Я всегда буду тебя любить.

Солнце взошло и засияло на его лице. Он скрывает улыбку, с трудом выдерживая мой взгляд, но не отводя глаз. Мышцы расслабились, плечи словно обрадовались новой чудесной ноше, он с облегчением выдохнул и коснулся моей щеки, губ, ямки на подбородке. Я заморгала, а он начал меня целовать, подхватил на руки, и мы вдруг оказались на кровати, цепляясь друг за друга. Меня пьянило волнение, чувство, каждое мгновение нежности. Скользнув по моему плечу, его пальцы стали бродить по моему телу, задерживаясь на бедрах. Адам притянул меня ближе и шептал мое имя, осыпая поцелуями шею и сражаясь с жесткой тканью платья. Его руки слегка дрожали, глаза смотрели страстно, сердце пульсировало болью и любовью. Я готова была провести в его объятиях остаток жизни.

Мои руки скользнули под его рубашку, и Адам подавил стон, перешедший в поцелуй, выдавший, как я нужна ему, как он хочет обладать мной, и это желание так сильно, что походит на сладостную пытку. Я ощущаю вес его тела всеми бесчисленными нервными окончаниями, его правая рука у меня под затылком, левая ласкает меня, губами Адам ведет вдоль застежки, и вот я уже не понимаю, зачем на мне одежда, и вот я уже грозовая туча, пронизываемая молниями и готовая разразиться слезами в самый неподходящий момент. Счастье, блаженство бьются в моей груди с каждым ударом сердца.

Я не помню, что значит дышать.

Я никогда

никогда

никогда

не знала, что такое чувствовать.

Тревожная сирена врывается в комнату через стены.

Комната вибрирует от воющего рева. Адам замирает и приподнимается. У него вытягивается лицо.

— Код семь. Всем солдатам немедленно явиться в Сектор. Код семь. Всем солдатам немедленно явиться в Сектор. Код семь. Всем солдатам…

Адам уже на ногах и помогает мне подняться. Голос во встроенных динамиках по-прежнему выкрикивает приказ.

— Это прорыв, — говорит Адам севшим голосом, глядя то на меня, то на дверь. — Боже, я не могу оставить тебя здесь…

— Иди, — говорю я. — Тебе надо идти. Со мной все будет нормально.

Коридоры гудят от топота, солдаты кричат друг на друга так громко, что слышно через стены. Службы никто не отменял. Адам обязан выполнять приказы. Мы не должны возбуждать подозрений, пока не появится возможность бежать.