Татьяна Корсакова - Проклятый дар

– Расплакалась, говоришь? – Петрович тоже закурил. – А ты что?

– А что я? У меня смена закончилась…

– И то верно. Нечего тебе тут делать, если смена закончилась. Иди уже домой, отдыхай.

– Ага, пойду. – В сгустившихся сумерках лица парнишки почти не было видно, но красный огонек сигареты заметно подрагивал. – Сейчас только докурю. А ты, Петрович, тоже иди. Я сказал ей, что ты к ней заглянешь.

– Ну, раз сказал, так загляну.

Петрович в несколько торопливых затяжек выкурил сигарету, направился к больничному крыльцу. На крыльце остановился и обернулся: освещенная фонарями дорожка, ведущая к воротам, была пуста, но в глубине территории, у запертой на замок запасной калитки, едва заметно вспыхивал огонек зажженной сигареты. Странно это, ну да ему ли не знать, как много у людей странностей.

Сразу заходить к Алене Михайловне Петрович не стал, посмотрел на свою небритую, помятую после утреннего застолья морду и решил, что нужно побриться. Нельзя, чтобы она видела его вот таким, жалким. Он, конечно, не Ален Делон, но при желании может выглядеть вполне презентабельно. И халат как раз свежий выдали, неизгвазданный.

Перед тем, как повернуть ключ в замке, Петрович постучался. Глупо, конечно, но Матвей сказал, что Алена Михайловна пришла в себя, а раз так, то нужно с ней уважительно.

– Входите! Не заперто. – В ее чуть хрипловатом голосе отчетливо слышалась ирония, и Петровичу стало как-то совсем уж неловко за свои мальчишеские чудачества.

Девочка сидела за столом, подперев подбородок кулачком, разложив перед собой изрисованные углем бумажные листы. Эх, знал бы, что она в себя придет, убрал бы к чертовой матери все эти художества, чтобы не травмировать.

– Добрый вечер, Иван Петрович. – Она смотрела на него своими сияющими сине-зелеными глазами и улыбалась. – Рада вас видеть.

Не соврал Матвей, пришла в себя девочка-то. В себя пришла и его узнала. А кто он ей такой?! Всего лишь один из пациентов…

– А уж как я рад, Алена Михайловна! – Он аккуратно прикрыл за собой дверь, подошел к столу. – Ну, слава богу, полегчало вам!

– Полегчало. – Она посмотрела на него внимательно и чуть настороженно, а потом вдруг сказала строгим, ну точно врачебным голосом: – Курили, Иван Петрович?

– Грешен, курил. – Петрович смущенно поскреб кончик носа. – Да я помню, что вы мне говорили, но не получается вот никак. – Хоть бы перегар не унюхала. Потому что сигареты – это полбеды, а за водку особенно стыдно. Она ему жизнь спасла, с того света вытащила, а он, получается, дар ее не бережет совсем…

– Плохо, что не получается. А вы бы сделали над собой усилие, Иван Петрович. Иначе ведь впустую все, вы же понимаете. – Она говорила вроде бы и строго, а глаза оставались грустными. Не грустными даже, а тоскливыми.

– Исправлюсь. – Петрович часто-часто заморгал, прогоняя непрошеные стариковские слезы. До чего же жалко девочку! Ведь теперь у нее все насмарку: и жизнь, и карьера. Ее теперь, наверное, и оперировать больше никогда не пустят, а она же врач от Бога, она ж на работе своей горит и полыхает. Горела…

– Иван Петрович. – Девочка встала из-за стола, подошла к окошку и сказала, смущаясь: – Я сейчас вас о таком попрошу, о чем раньше никогда бы не попросила…

Ох ты ж, незадача какая! Сейчас попросит, чтобы выпустил. А как он ее выпустит, когда своими собственными глазами видел, как она буйствовала, своими собственными руками привязывал к койке, чтобы не случилось чего…

– Я понимаю, что как врач не должна и не имею права, но мне это очень нужно.

– Что нужно, Алена Михайловна? – Успокоившееся было сердце снова заныло.

Она ответила не сразу, долго чертила пальцем узоры на подоконнике, а потом сказала:

– Мне бы сигарету. Только одну, больше не надо. Вы понимаете, я не курю почти. Не курила… Но сегодня день такой особенный. Тяжело мне, понимаете? А когда тяжело, мне нужно покурить. Хоть пару затяжек…

Она смотрела на него как проштрафившаяся школьница на строгого учителя, и, возможно, впервые с момента их знакомства Петрович понял, как она еще, в сущности, молода. Даром, что врач-кардиохирург. Девчонка и есть…

– Так, может, нельзя вам, Алена Михайловна? – Он все еще не решался протянуть ей пачку своих дешевых и ядреных сигарет.

– Можно. Что со мной станется? Я когда курю, у меня мысли на место становятся, а сейчас там, – она перестала рисовать узоры на подоконнике, постучала себя по виску, – там полный хаос. И тут, – узкая ладошка прижалась к груди, – тут тоже хаос.

– У меня только такие. – Петрович решился, выложил на стол пачку. – Сгодятся?

– Сгодятся. – Трясущимися руками, такими, какие бывали у него самого после особенно сильного перепоя, девочка достала из пачки сигарету, обвела растерянным взглядом палату. – Так, наверное, нельзя тут курить?

Да, курить в палате – это не дело. Лучше во дворе. Начальство все разъехалось, на посту сегодня Ильинична, добрейшая и милейшая дама, с которой завсегда можно найти общий язык. Ничего страшного не случится, если на пару минут они выйдут на свежий воздух.

– А давайте пройдемся! – предложил он. – На улице свежо, но вы мою ветровку набросите и не замерзнете.

– Можно? – В ее глазах вспыхнула радость, впервые за долгие месяцы. – Иван Петрович, точно можно? А как же инструкции?

– А мы никому не расскажем. – Он заговорщицки подмигнул.

– А постовая?

– Свой человек.

– Я буду хорошо себя вести, обещаю.

– Я вам верю, Алена Михайловна.

В темноте, сидя на той самой, притулившейся под яблоней скамейке, Петрович изо всех сил старался рассмотреть лицо Алены. И когда огонек сигареты разгорался чуть ярче, ему это почти удавалось. Девочка курила молча, и он тоже молчал, не хотел мешать. Если захочет поговорить, скажет, а пока чего уж там…

Тихие шаги он услышал слишком поздно, лишь тогда, когда из темноты, как чертик из табакерки, вынырнул главврач. Принесла нелегкая посреди ночи…

– А кто это тут у нас рассиживается?!

Голос у главного был раздраженный. Именно таким вот особенным голосом он разносил персонал на пятиминутках и сообщал о штрафных санкциях. В их больнице было много штрафных санкций, так много, что премиальные получали единицы, только самые приближенные. Петрович приближенным не являлся, и оттого лишних денег ему никогда не перепадало.

– И кому это закон не писан? – Главный подошел вплотную, всмотрелся в его лицо. – Горькавый! Ну кто бы сомневался! Вместо того чтобы заниматься своими непосредственными профессиональными обязанностями, ты тут перекуры устраиваешь.

– Егор Васильевич… – Назревающий скандал нужно было как-то гасить, но вот беда – Петрович не знал как. – Егор Васильевич, я уже…