Константин Николаев - Брачный сезон или Эксперименты с женой

Прочтет какой-нибудь поклонник зеленого змия это объявление, утром опохмелится и поволочет за ухо свое возлюбленное чадо, очередного хулигана Еписеева, в секцию го и мацзян. Отличное место для объявления. Идеалист, похоже, этот Автоклав Борисович.

От нечего делать я оторвал от нетронутого объявления бумажную ленточку с телефоном. Пускай Автоклаву будет приятно, что хоть кого-то заинтересовали его экзотические игры.

В магазине было пусто. За прилавком торчала толстая продавщица с огненными ногтями. Голова ее была увенчана крахмальным сооружением. На полке ютились пять бутылок «Жигулевского». Среди них возвышалась на полголовы литровая емкость с каким-то иностранным напитком. Цена была соответствующая.

– Мне бы пива, – робко попросил я.

Продавщица поправила на голове марлевую корону и бросила:

– Че так слабо?

– В каком смысле? – не понял я.

– Ну ты же новый русский, – убежденно сказала она. – Бери ликер.

– С чего это вы взяли, что я новый русский?

– Вас сразу видать. Вон морду-то какую отъел на нашей кровушке.

Я с сомнением оглядел венценосную толстуху. Кровушки в ней явно было с избытком.

– Я беден как церковная мышь! – провозгласил я. – Мне пива, пожалуйста. – И чтобы окончательно не разочаровывать малокровную толстуху, добавил: – Все, что есть. На витрине.

– Пакет брать будешь? – издевательски поинтересовалась продавщица.

В ответ я протянул свою матерчатую черную сумку. Продавщица хмуро брякнула в нее бутылки. После чего демонстративно явила мне свой объемистый зад, туго спеленутый накрахмаленным халатом.

Я вышел из магазина и поймал такси. Водитель был очень похож на известного конферансье. Тем не менее поездка прошла в молчании. Только тихонько погромыхивали друг о друга бутылки в моей сумке.

Через пятнадцать минут машина засигналила под Ленькиными окнами. На гудки, теряя тапочки, выскочил Тимирязьев.

– Ну наконец-то, старик! – обрадованно вскричал Ленька, когда мы вошли в прихожую. – У нас после твоей «альдрованды» совсем дело не клеится. Ты пива-то купил?

Я потряс бутылками.

– Слава тебе господи, а то я уж думаю, может, зря готовился?

На кухне я обнаружил девушку восточной наружности. Она тихо сидела за столом. Ее черные волосы струились над кроссвордом.

– Не забывай, – буркнул Тимирязьев, уловив мой заинтересованный взгляд, – ты, конечно, желанный, но все-таки – гость!

Я несколько стушевался. И перестал пялиться на девушку. Ленька же так и пожирал ее склоненный затылок.

– У мадемуазель достаточно странное имя, – проговорил он, довольно потирая руки. – Саира! Вот имечко-то!

Девушка не отрываясь смотрела в стол.

– А фамилия у нее и того похлеще, – продолжал Тимирязьев. – Ы!

– Как-как? – переспросил я.

– Ы!!! Представляешь, Ы. И все!

– Действительно, странно.

Госпожа Ы по-прежнему не обращала на нас никакого внимания. А Ленька все не унимался:

– Это целая история. Дело в том, что ее казахский прадедушка был большой оригинал. Новатор, можно сказать. Любил все новое. В молодости ему довелось походить в партизанах. Вот и назвал сына, то есть ее деда, Партизан. А тот пошел в отца. В смысле новаторства. Своего сына назвал Съездбай. В честь какого-то там тысяча девятьсот лохматого съезда партии. Круто, а, старик? Съездбай Партизанович Ы!

– А фамилия откуда? – заинтересованно спросил я, надеясь, что ответит девушка и я наконец увижу ее лицо.

Но голос подал снова Ленька:

– С фамилией особое дело! Это тоже проделки ее прадеда. Когда казахский язык перевели на кириллицу, ему очень понравилась одна странная буковка. Вот он и взял ее в качестве фамилии.

– Все-то вы перевираете, Леонид, – внезапно раздалось из-под волос. – Фамилия у меня всегда такая была. Нормальная корейская фамилия. По бабушке.

– Во дает! – изумился Ленька. – Она еще и кореянка! То-то я думаю… Экзотика!

Черные волосы качнулись над кроссвордом.

– Гюльчата-ай! – позвал Тимирязьев. – Может, откроешь личико товарищу? Товарищ уже давно интересуется.

Сайра подняла голову, и я увидел все великолепие, разбросанное по ее лицу щедрыми руками Аллаха и Будды. Глаза трепетного сайгака, гранатовые губы и айвовые щеки. Увидел я и зубы, которых явно никогда не касалась рука отечественного дантиста.

– Хватит вам шутить, Леонид, – строго сказала девушка. – Лучше пива выпейте.

Тимирязьев скрылся в комнате.

– А вас как зовут? – обратилась она ко мне. – А то этот невежа не представил.

– Арсений, – откашлявшись, пробасил я. – Можно просто Сеня.

Сайра прикрыла сайгаковые глаза густой паранджой ресниц.

– Ну вот и познакомились.

– А имя у вас тоже интересное. Оно что-нибудь значит?

– Это просто паспортистка ошиблась, – покачала головой восточная красавица. – Хотела написать «Сайра», а получилось – «Саира».

– Почему это она хотела написать «Сайра»? – еще больше удивился я.

– Это все папины причуды. В тот день, когда я родилась, в магазин как раз завезли консервы. Сайру. Бланшированную. В масле, – смущенно ответила девушка. – Вот папа и решил отметить это событие.

– Да-а, – протянул я, не зная, что на это сказать. – Но имя все равно получилось красивое.

– Правда?! – лицо Ленькиной подруги словно осветилось изнутри и еще более похорошело. – Спасибо.

Из коридора донесся топот, и в кухню просунулась счастливая Ленькина морда. Он прошествовал к столу, неся на вытянутых руках поднос, накрытый салфеткой.

– Блюдо, блюдо, сделай чудо! – прокричал Тимирязьев и сорвал салфетку.

Нашим глазам предстал великолепный зажаренный карп. Из его распоротого брюха выглядывал пучок зелени.

В стаканах зашипело пиво. Сделав несколько глотков, мой верный друг скривился.

– Это не пиво! Это вода из-под крана.

– Другого не было, – пробормотал я.

– Небось самое дешевое купил, жмот? Ладно, давай садись за кроссворд.

Я хотел заикнуться об отсрочке этой пытки, но на мою сторону неожиданно встала Саира:

– Леонид, ну что же вы так сразу?

Тимирязьев обрадованно ухмыльнулся, показал мне под столом большой палец и тихо сказал:

– Ну ты, старикан, даешь! Такие перемены за пару минут. Вот что значит педагогика!

Мы с Ленькой принялись за рыбу. Саира изредка заинтересованно сдувала пену с пива. Пить она не пила. Неожиданно она взглянула на меня и спросила:

– Вы любите собак?

Рот у меня был забит карпом, поэтому я энергично закивал. В голове уже вертелась фраза. Что-то патетическое, вроде: «О, собаки, петухи городов!»

– И Леня любит, – с грустью продолжало дитя степей.

Тимирязьев тоже закивал, словно хотел сказать: «Истинная правда. Собак я люблю, как собственных будущих детей».