Марк Фрост - Шесть мессий

Денвер, Колорадо

«Кто этот странный старик? Вот так вид: забавная круглая шляпа, отороченный мехом черный плащ длиной до пола, лента вокруг пояса, необычный, но смахивающий на официальный покрой воротника и галстука. Тонкий как спичка, едва ли у него хватит силы, чтобы поднять свой чемодан. Но надо же, какая у него приятная улыбка и как любезно он поднял шляпу, поблагодарив за что-то негров-носильщиков. Похоже, он спрашивал у них дорогу. И как бедняга только решился отправиться в путь, тяжело, наверное, в его-то возрасте… Прямо сердце кровью обливается: он кажется таким уязвимым и при этом так бросается в глаза. Все на него таращатся, но, кажется, это старика совсем не волнует.

Кого-то он напоминает… кого же? Кого-то хорошо знакомого… Господи, вот же кого: Авраама Линкольна! Хотя бородка гораздо длиннее и волосы седые. Но у него те же глаза: грустные, щенячьи».

— Неужели есть еще место чудесам? — сказал Бендиго Ример, слегка подтолкнув ее локтем и кивнув в сторону приближавшегося мужчины. — Еврей на железнодорожном вокзале Денвера.

— Славный какой… — отозвалась Эйлин, закончив сворачивать сигарету и чиркнув спичкой о твердую деревянную скамью. — Похож на Авраама Линкольна.

— Ну надо же, а ведь точно! — воскликнул Ример. — Один к одному. Представь: Линкольн в роли Шейлока. Что за нелепая ирония!

Старик дошел до секции, наполовину заваленной багажом «Антрепризы», со вздохом поставил чемодан и, достав длинный белый носовой платок, утер со лба пот. Остальные члены труппы, те немногие, кто не страдал от излишеств, допущенных в предыдущий вечер, лежали на скамейках, вылупившись на это экзотическое существо с ленивым любопытством искушенных знатоков жизни. Старик огляделся по сторонам, заметил их равнодушное внимание и приятно улыбнулся.

«Устал, да, но в хорошем настроении», — подумала Эйлин, улыбнувшись в ответ.

— Говорят, — начал, отдышавшись, старик, — что это вроде бы то место, где можно сесть на поезд до Феникса?

— Да, сэр, у вас достоверная информация, — сказал Ример. — Мы и сами держим туда путь; бедная, но лучшая на всем Западе труппа «для представлений трагических, комических, исторических, пасторальных, пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагико-комико-историко-пасторальных, для неопределенных сцен и неограниченных поэм».[10]

— Такое уж у нас широкое амплуа, — с улыбкой добавила Эйлин, полуобернувшись в его сторону.

— Слова великого Шекспира, произнесенные в таком неожиданном месте и с таким очевидным мастерством, не только ласкают слух, но и умиротворяют душу, — произнес старик.

Ример глупо ухмыльнулся и покраснел как свекла: он буквально таял от любой похвалы. Впору было ожидать, что сейчас он перекатится на спину и задерет лапки, чтобы незнакомец мог почесать ему брюшко.

— Почему бы вам не присесть? — предложила Эйлин.

— Весьма любезно с вашей стороны, спасибо, — наклонил голову пожилой мужчина и уселся на скамейку прямо напротив нее.

— Меня зовут Бендиго Ример, сэр, и мы с удовольствием примем вас в нашу компанию. Мы «Странствующая антреприза», труппа, пользующаяся более чем скромным успехом в этой бурно развивающейся метрополии, и вы встретили нас как раз на пути в город Феникс. Мы несем культуру в пустыню, как воду в сады Вавилона.

— Это славно, — кивнул старик.

Он улыбнулся Эйлин, и в глазах его промелькнула лукавая искорка — только что не подмигнул. Признаться, такого честного, доброго и открытого лица она не видела с тех пор, как покинула Нью-Йорк.

— И зов какого рога манит вас, сэр, в землю полыни и краснокожих?

— Боюсь, мои причины не столь высоки, как ваши. Всего лишь небольшое дело.

— Ах, дело. — В устах Римера это слово прозвучало как тайный пароль. — Колеса коммерции вращаются без остановки.

— Меня зовут Эйлин, а вас?

— Иаков. Иаков Штерн.

— Вы торговец бриллиантами, мистер Штерн, или, может быть, специализируетесь по мехам, а то и драгоценным металлам? — спросил Ример, снова обратившись к утомительному перечню культурных стереотипов.

— Я раввин.

— Как же я не догадался, а ведь вы в облачении духовного пастыря, да и сам ваш облик свидетельствует о самоотверженной жизни духа. Великолепно! Я не знал, что в Фениксе есть еврейский храм.

— Я тоже, — сказал Штерн.

— Представь себе, Эйлин, одно из двенадцати колен Израилевых возвращается в пустыню, — возгласил Ример. — Вокруг нас творится история, но очи наши слишком слабы, чтобы разглядеть ее знаки.

Эйлин поежилась; она уже придумывала отговорку, чтобы не ехать с Римером, а занять в поезде место рядом со Штерном.

Иаков же подумал, что если его сны и вправду откровение, то мистер Бендиго Ример может оказаться куда ближе к истине, чем мог бы себе представить. Впрочем, сейчас он больше заботился о том, как поудобнее пристроить свой костлявый зад на жесткой деревянной скамье вагона. Его спина пульсировала от боли, колени ныли, как будто кузнец бил по ним молотком, в легких жгло, в ушах звенело, он был голоден, умирал от жажды, и ему нужно было облегчить мочевой пузырь.

«Я развалина. Слава богу — какое бесценное напоминание о том, что мы духовные существа и, если мы обитаем в физическом мире, нашей единственной наградой будет боль. С другой стороны, если бы у меня перед носом материализовались горячая ванна и миска супа, я бы только порадовался».

Чем дальше он продвигался на юг, тем сильнее и ярче становился тот сон: теперь каждая ночь приносила с собой новые образы и подробности. На протяжении всего пути из Чикаго Иаков буквально заставлял себя спать, и не столько для отдыха, хотя отдых в его состоянии никак не мог быть лишним, но прежде всего для того, чтобы увидеть больше. Во сне его не покидало тревожное ощущение бодрствующего сознания, отчетливое понимание того, что он движется сквозь сновидение. Не имея возможности управлять потоком событий, он, однако, научился смещать фокус своего внимания и охватывать более широкую панораму происходящего. Конкретное содержание самого сна не было на первый взгляд таким пугающим, но вокруг его границ угадывалась столь грозная и могущественная световая, звуковая и цветовая аура, что каждую ночь он пробуждался в холодном поту, с глухо бьющимся сердцем, и глаза его щипали непрошеные слезы. Пропавшее колено Израилево.

Во сне он видел людей в белом, собравшихся на площади, поклонявшихся чему-то на помосте, от которого исходил немыслимый свет… но всякий раз сам предмет их почитания, как ни досадно, оставался вне поля его зрения.