Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

Я медленно кивнул, переваривая услышанное. Теперь я, разумеется, вспомнил все с первой до последней секунды, но, как ни странно, даже это воскрешенное воспоминание не заставило меня разъяриться, но дало пищу для размышлений. В конце концов, совершенное против нас с Кларитой преступление было слишком весомым для того, чтобы просто броситься на разборки. Оно было гораздо серьезней и, прежде чем предпринимать что-либо, необходимо было все основательно обдумать.

Послушай, старик, как ты угадал мой возраст? Вернее, я хотел спросить, не видел ли ты у маяка девушку, мою жену? Она была в красной майке и…

Мысли мои еще не пришли в порядок и я городил одно на другое безо всякой видимой связи.

Не видел ни в красной, ни в какой другой. Посему не утруждайся ее описывать. Не до девушек мне там было, как сам понимаешь. А возраст… Да у тебя же документ был в штанах, вот я и подсмотрел.

Что-то ты лукавишь, дед. Не было у меня с собой никакого документа. Были сигареты, спички и Кларита в красной майке, а документа не было.

Ну, не было так не было. Значит, сам я догадался. Тебе сейчас не все ли равно?

Да, пожалуй, ты прав. Скажи лучше, как долго я пролежал у тебя? Месяц? Два?

Может, месяц, а может, и несколько дней. Не задавай вопросов, набирайся сил.

Старик, во время всего разговора стоявший там же, где я его впервые увидел, придвинул к себе какую-то низенькую скамеечку и сел, потирая уставшие колени. Было заметно, что он доволен беседой и тем, что занимает в ней главенствующую позицию. Я не возражал. Мне было все равно.

Помолчали. Минут через пять я позволил себе заметить:

Странный ты, дед. Никогда таких не видел…

Боюсь, ты много чего еще не слышал и не видел, не очень дружелюбно отрезал старик, после чего внезапно поднялся со своей скамейки и, отойдя к двери, подвел итог:

На сегодня достаточно. Время… Тебе пора ложиться.

Наткнувшись на его взгляд, я беспрекословно вытянулся на отведенном мне ложе и провалился в забытье.

Когда я вновь проснулся, то почувствовал себя значительно лучше. Правда, странное ощущение нереальности окружающего не пропало, но тело стало гораздо послушней, а тяжести в руках и ногах поубавилось. Воспоминания мои также выстроились в хронологическом порядке, и я был уверен, что в скором времени смогу припомнить даже самые мелкие детали моей прошлой жизни. Прошлой потому, что вернуться к своему прежнему, относительно спокойному и планомерному существованию я теперь вряд ли смогу – бандит с маяка разбил его на осколки, и смыслом моего дальнейшего существования должна была стать месть. Месть за себя и за Клариту, над которой этот подонок надругался и которую, безусловно, убил, как хотел убить и меня.

Эта добрая, взбалмошная, наивная девчонка! Зачем, зачем я настаивал на экскурсии в это проклятое место?! Зачем потащил ее внутрь этого мрачного маяка, где нас обоих ждал ужас?

Я заметил, что эмоции частично вернулись ко мне, и жажда немедленных действий заставила меня соскочить с узких нар, на которых я провел неведомо сколько времени, и потребовать у старика, вновь находящегося подле меня, открыть мне двери. Он, казалось, не удивился моему требованию, но с места не сошел, преграждая мне путь к выходу. Я попытался было обойти его, но, должно быть, был еще слишком слаб для столь активных действий – в голове моей помутилось, перед глазами вновь завертели хвостами разноцветные рыбы, и я перестал что-либо чувствовать.

Впервые за все время моего пребывания в этой мрачной комнате мне приснился сон. Сон был черно-белым и не очень явственным, словно затертое кино двадцатых годов, однако свидетельствовал о том, что и способность грезить ко мне вернулась. Видимо, желание покинуть это помещение, казавшееся мне теперь тюремной камерой, было столь велико, что и сновидение мое было связано с ним.

Вот я встаю с опротивевших мне нар и двигаюсь к выходу из комнаты. На сей раз старика здесь нет, а вместе с ним и помехи на моем пути на волю. Я стараюсь идти как можно быстрее, опасаясь возвращения моего странного тюремщика, но мне удается лишь неспешно, как при замедленной съемке, преодолевать метр за метром, словно сила земного притяжения вдруг несказанно увеличилась и не хотела пускать меня в мое первое после болезни странствие.

Потянув за массивную кованую ручку, я приоткрыл тяжелую, обитую железными полосами дверь и вышел наружу. Там было темно, но я странным образом видел все, что меня окружало – каменные, поросшие мхом стены, сочащуюся по ним воду и устремляющуюся наверх лестницу. Вправо и влево от меня расходились коридоры, ведущие в какие-то мрачные глубины, но я откуда-то знал, что идти мне следует именно в направлении лестницы и подняться по ней.

Преодолев последние ступени моей новой, тяжелой поступью, я оказался в большом круглом зале, который тут же узнал. Без сомнения, я находился на первом этаже того самого старого маяка, в котором нас с женой постигло несчастье. Вот и винтовая лестница, по которой я тогда стал взбираться наверх, в погоне за похитившим Клариту маньяком… Сейчас же я, напротив, поднялся из подземелья. Что за странный человек мой спаситель! Не каждому придет в голову иметь резиденцию в столь ужасном и совершенно непригодном для жилья месте. Быть может, он последний смотритель маяка, которому больше некуда податься?

Я направился к двери, в которую когда-то вошел следом за преступником и, перешагнув порог, оказался на улице. Была ночь. Вдалеке горели огни поселка, а слева от меня слышался шум моря, не имевшего в своей деятельности перерыва на отдых.

Что-то вдруг изменилось. То ли земное притяжение на сей раз совсем отпустило меня, то ли сновидение решило развлечь меня какой-то иной шалостью, но я вдруг перестал чувствовать под собой землю, а огни селения стали вдруг приближаться и уже через пару мгновений кружились вокруг меня в диком танце, сливаясь порой в одну сплошную светящуюся линию.

Но вот, наконец, я ощутил себя стоящим на твердой земле, а тяжесть во всем теле и удивительная неповоротливость вернулись. Обведя взглядом местность, в которой очутился, я понял, что нахожусь в том самом городке, в котором снимал бунгало, где мы с Кларитой провели две такие прекрасные, как мне теперь казалось, недели, предаваясь безмятежному ничегонеделанию и наслаждаясь морем, солнцем и обществом друг друга. Каким же я был идиотом, что не замечал этого! Отняв у меня жену и здоровье, маньяк научил меня ценить жизнь. Жаль лишь, что поздно.

Сейчас, однако, все эти мысли отошли у меня на второй план. И Кларита, и наша трагедия странным образом не возглавляли более вереницу моих мыслей. Да и мыслей-то у меня, по сути, никаких не было. Было лишь непреодолимое стремление продолжать идти вперед, словно я поставил перед собой какую-то цель и во что бы то ни стало стремился ее достичь.