Марьяна Романова - Старое кладбище

Вот и женщина та была из полусъеденных. Еще человек, но уже обреченный, ни о чем, кроме кормления своего паразита, не думающий.

– Порча мне нужна, – сказала она Колдуну. – Черная, смертная. Готова всё отдать за результат.

Колдун редко своих заказчиков о чем-то расспрашивал – этика у него была своеобразная. Он считал, что каждый человек сам творец своей судьбы, сам ответчик за грехи свои. Он и сам – игрок, кукловод с более широким углом зрения на мир, с возможностью видеть взаимосвязи и суть вещей. Но, видимо, тяжелый взгляд женщины даже на него впечатление произвел – начал он ей вопросы задавать. Что же такого сделал человек, которого она ненавидит, за что она готова так дорого платить?

Ничего не ответила женщина, только фотографию выложила на стол. Семейная фотография – вот она сама, молодая, еще не разучившаяся улыбаться, еще не знающая о том, какая ненависть скоро ее с головой накроет. Рядом мужчина, темненький, с аккуратной бородой, широкий в плечах, как богатырь. Обнимает ее за плечи. Тут понятно всё, конечно, остается только со вздохом руками развести. Расстались, ушел, наверное, к кому-то с более веселым выражением лица. А ей – ущербная теория о потраченных «лучших годах жизни». И боль ежеминутного осознания несправедливости – пока она тонет в этой тоске, слишком быстро старится, воюет с бытом, нищетой и страхом будущего, он где-то там беззаботно живет с новой женой, для него ничего не значит прошлое, как и для всех, кто больше любит смотреть на линию горизонта, чем оборачиваться назад. И казалось бы, что ей проку, если и у него жизнь разладится, если и он начнет в тоске прозябать? Но нет, она уверена, что таким образом восстановится справедливость и жизненное равновесие.

– Может быть, лучше с вашей жизнью поработаем? – предложил ей Колдун. – Можно сделать вас привлекательной для мужчин, например. Можно деньги привлечь, возможности. Надежду на счастье.

Но нет. Женщина для себя решила твердо, что для нее возможен только один сорт счастья – знать, что бородатый мужчина с фотографии страдает не меньше, чем она сама.

Не одинока она была в своих притязаниях.

Большинство тех, с кем работал Колдун, а впоследствии и я сам, были вот такими – упертыми. Они как будто бы видели не весь мир целиком, а узкий тоннель, в конце которого маячила желанная цель. Их интересовало только прямое попадание, независимо от побочных эффектов. Дай им выбор: счастье личное или результат желанный, и девяносто процентов выберут результат. Путают спонтанное сиюминутное желание с глобальным, настоящим счастьем. А когда понимают, во что ввязались, обычно уже поздно – ниточки затянуты, слова произнесены, процессы запущены, судьбы связаны.

Самый популярный, конечно, приворот любовный. Колдун делал привороты такие мастерски. Был у него дар где-то там, в незримом мире, намертво связывать сердца. Черные привороты делал, бесовские, кладбищенские. Знаменитое черное венчание, когда на могиле супругов воспроизводишь церковный венчальный обряд да покойников в свидетели и сторожа союза призываешь.

Тот, кто обряд такой ему заказывал, свято верил, что он во благо – ведь разве может кому-то навредить то, что из самой любви, пусть и неразделенной, произрастает? Из желания близости, из жажды заполнить пустоту? И разве же то грех мужа, например, загулявшего в семью вернуть? Свое же забираешь, то, что тебе было уготовано, обещано, что давно воспринимаешь как часть самого себя. Или если всем сердцем чуешь, что встретил того самого человека, единственного, который счастье твое обеспечить может, только вот что-то у вас не склеилось… Разве дурной это поступок – с помощью сил незримых и неведомых осуществить то, что пазлом божественным кажется?

– Не обольщайтесь только, – говорил таким Колдун. – Приворот ничего общего с любовью не имеет. Эффект его на болезнь больше похож. По сути, это та же самая порча, только на конкретный объект завязанная. Ты как будто бы дыру в человеке пробиваешь, которую он может заполнить одним-единственным способом – с тобою встретившись, к тебе прикоснувшись. Он как будто бы вампиром становится, а ты его жертвой. Сначала ему даже может показаться, что это и есть любовь – такое нервное влечение на грани помешательства. Такая любовь, о которой в книгах пишут – со страстями, слезами и страданиями. Но вот только настоящая любовь – она спокойная, надежная. Нет в ней места ни желанию поглотить и обладать безраздельно, ни страха потери. Только доверие и ощущение, что всё на своих местах, всё складывается, как и должно быть. Настоящая любовь возможна только у двух целых, не раненых, у тех, в ком нет этих зияющих внутренних пустот. А когда ритуалом специально ранишь человека, это уже не любовь, а атака, каприз, желание подчинения. Рано или поздно жертва начнет ловить себя на мысли, что очень уж его любовь на ненависть похожа. На отношения обжоры, мечтающего похудеть, и аппетитного торта, шоколадом сочащегося. Он начнет ненавидеть то, что причиняет ему такую боль. Но и отвязаться не сможет – голод и зависимость сильнее, чем его воля. Счастье на таком ритуале не построишь.

Колдун зарабатывал достаточно, чтобы позволить себе быть честным, говорить заказчикам всё как есть. Только вот за годы, что я провел рядом с ним, не видел я случая, чтобы кто-нибудь, решившись на ритуал, отказался от него после душеспасительной беседы с мастером. Большинство из них только спустя годы понимали, что натворили, а поначалу же радовались, благодарить приходили, переплачивали, знакомым рекомендовали.

Шли месяцы, я освоился, привык.

Меня уже почти ничего не пугало. Границы страха отодвинулись, у моего чувства безопасности теперь была огромная обжитая территория. Нет, оставались еще какие-то вещи, которые меня неприятно нервировали, – Колдун это понимал и старался меня с ними не сталкивать.

Работала на Колдуна пожилая женщина, которую я побаивался.

Когда-то в детстве была у меня книга «Сказки народов Севера», и там была история о страшной небесной старухе, которую все называли «Пожирательница внутренностей». Как будто бы могла она явиться заплутавшему страннику – огромная, дряхлая как сама Смерть, в каких-то лохмотьях, с недобрым морщинистым лицом – и начать танец. Пляшет старуха, драные грязные юбки развеваются, суставы хрустят, глаза жадно следят за реакцией невольного свидетеля. И не дай бог тому ухмыльнуться в усы или хотя бы посмотреть на нее без почтения – тогда старуха увеличится в размерах до самого неба, достанет из бесчисленных складок своих одежд огромный нож и одним точным движением вспорет неудачнику брюхо, сядет на корточки над его окровавленным распластанным телом и сожрет его выпотрошенные кишки.