Хроники Чёрной Земли, 1936 год (Мероприятие 2/11; Красноармеец) - Василий Павлович Щепетнёв
От безделья меня спасла железная дорога. Контейнер из Павлодара прибыл после двух месяцев пути. Отказать человеку я не мог. Встреча со старыми вещами, помимо чисто утилитарного значения, возвращала надежду, что жизнь не прерывается. Да, трудно, даже плохо, но переможемся, не привыкать. Хозяин волновался, пытался огладить одежду, проводил рукой по волосам. Ромео, ждущий возлюбленную. Просто смешно. Ха-ха. Тент я быстренько убрал, и мы поехали в город. На удивление быстро погрузились, пломбы, по крайней мере, оказались целыми, а что внутри — дома посмотрим. Скорость, шестьдесят пять километров в час, казалась хозяину то слишком маленькой, то непомерно большой, в зависимости от посещавших его предчувствий.
Я смотреть момент вскрытия не стал. Дело сугубо домашнее, даже интимное. Развернулся и отправлися на свой двор, завернув по пути на заправку. Сытое брюхо работать гораздо, а день оказался не без пользы. Затем приехал Егор Степанович, отчитался и передал большой конверт плотной коричневой бумаги.
— Передать просили.
Ирина встретила на базарчике мою односельчанку и передала с ней. Почта ходит долго, дорого и ненадежно. Оказия — вот наш ответ Интернету.
Обговорив детали завтрашнего дня, я оставил своего служащего у «Буцефала», пусть холит и лелеет кормильца, а сам пошел в дом. Большой босс. Сигары пора учиться курить.
Заклеен конверт был на совесть, надежным конторским клеем. Я освободил место на столе (журналы прошлого десятилетия, выброшенные одним дачником. Я их листаю иногда — «Химия и жизнь», «Наука и жизнь», все в таком роде. Интересно. И грустно тоже.), большими остроконечными ножницами осторожно надрезал конверт. Никакой личной записки, только светокопии, сделанные, похоже, на «Эре», я сам с ней работал, узнаю милый почерк. И, отдельно — обычный почтовый конверт без марки. Пухленький. Его я вскрыл еще осторожнее. Ничего. Только деньги, что я оставил Ирине. Иначе и быть не могло.
Я посидел, восстанавливая уверенность в себе. Потом принялся разбирать документы. Невозмутимый и деловой. Настоящий мужчина.
Документов оказалось много. И каких документов. Просто новый Смоленский архив, изучай, публикуй, защищай диссертации и плачь. Не знаю, в каком архиве работала Галя. Наверное, в том самом, который за семью печатями. Личные связи, ну, и общий бардак, конечно.
Вычитал я многое. И многое же захотелось поскорее забыть. Малограмотные донесения о числе умерших во время голода. Неуклюжие, написанные спьяну, отчеты о ликвидации на месте банд людоедов («…а были среди них дети, трое, восьми, одиннадцати и четырнадцати лет. Согласно приказу, различий не делали. Может, еще сообщники есть в деревнях, но тайные. Просим оказать содействие по розыску…»), сводки по погашению задолженности по зерно- и мясопоставкам, выявлению подкулачников и подъялдычников. Последнее слово заставило открыть книжный шкаф, достать Даля. Не то, чтобы я действительно заинтересовался значением слова. Просто нужно отдышаться. В Дале подъялдычника не оказалось. Я полистал серый том, потянулся было за другим, но потом заставил себя вернуться к столу.
НЛО их интересует, тарелки с пришельцами.
Пошли бумаги совсем иные. Регистрация нового колхоза, разумеется, «Заветы Ильича». Устав колхоза, протоколы собраний, сводки проведения весенне-полевых работ, рапорты о выполнении плана и сверхплановых заданий. Написанные грамотно, каллиграфическим почерком, или отпечатанные на машинке. Длилось это недолго. Сразу после уборочной колхоз присоединили к другому, к маяку, он и назывался так — «Маяк революции». По итогам года председатель «Маяка» награжден орденом. Вскоре все должности бывших «Заветов», от председателя правления до учетчика заняты были людьми, из маяка, знающими, «хто на ентой земле хозяевья». На следующий год урожай упал втрое, что объяснялось происками «враждебно-чуждого элемента из гнилой интеллигенции», и обманутые маяковцы опять звали товарищей из гепеу разобраться и навести порядок. Навели, раз просили.
Последний лист я прочитал при свете настольной лампы. Потом сложил бумаги в конверт, а конверт спрятал на самую дальнюю полку книжного шкафа. Если бы у меня был свинцовый контейнер…
Знать я стал больше. Но понимать — нет. События шестидесятилетней давности сами по себе, я — сам по себе. Или нет?
В голове шумело, совсем глупая стала. Снаружи тихо и темно. Соседи спят, время совсем позднее. И мне пора.
Я, вопреки и привычке, и советам врачей, наелся на ночь. Сытому спокойнее. Наелся и напился.
Спал я опять наверху, с заряженной двустволкой под раскладушкой.
Утро выдалось серым, хмурым. Тучи за ночь осмелели, сплотились. Предчувствие радости для крестьян. За окном соседская кошка каталась по земле, и птицы щебетали вполголоса. Быть грозе.
Я посмотрел на часы, и решил, что имею право на сон. Каждому по потребностям. Перешел вниз, улегся на кровать, раздумывая, засну или не засну. Заснул. И неизвестно, сколько бы проспал, не зазвони телефон.
— Говорите, слушаю, — сиплым противным голосом пробормотал я.
— Виктор Симонов?
— Не ошиблись, он самый.
— Вы ведете себя чересчур легкомысленно, господин Симонов. Неосторожно.
— Что? — я смотрел на окошечко определителя номеров. Цифры скакали, как депутаты перед выборами, не желая останавливаться. — Что вам нужно?
— Дать совет, не больше. Умерьте свое любопытство. Вы ведь занятой человек, заваленный работой, ну, и работайте на здоровье. А лучше отправьтесь куда-нибудь отдохнуть, вам ведь средства позволяют. Недельки на две, а лучше на месяц.
— Ваш совет я выслушал. Все?
— Почти. Вы наблюдательный человек, и, наверное, заметили, что вокруг вас происходит что-то нехорошее. Подумайте о близких вам людях. Зачем рисковать ими?
— Рисковать?
— Я бы даже сказал — обрекать.
— Вы мне угрожаете?
— Боюсь, вы меня не поняли. Не угрожаю, наоборот, предостерегаю. Исключительно в ваших интересах.
— Тогда спасибо. Я-то было подумал…
— Отнеситесь к моему совету серьезно, — и трубка просигналила отбой. Разъединение.
Я сидел и тупо смотрел на телефон. Иногда звонили с угрозами типа «Выкладывай штуку баксов, а не то…», но данный звонок не из таких. Лексика, интонации, да и текст не укладывались в мое представление о рэкете. Или пришла новая волна?
Волна, да не та. Уехать мне настойчиво советовал и Роман, а у меня нет сомнений в его искренности. Беспокоится обо мне.
И сегодняшний анонимный звонок тоже продиктован беспокойством. Либо за меня, либо за близких мне людей. Или я могу наступить на что-то, важное для других, наступить, раздавить и сломать. Или подорваться, что вероятнее. Потому Виктора Симонова просят держаться подальше.
Подальше от чего?
Я пошел в ванную, долго и основательно мылся и скоблился. Первая увольнительная в иностранном порту. Караси идут на берег. Затем кофе, такой, каким поил меня Роман. Мысли мои, если и не поумнели, то бегать стали куда шустрее прежнего, белки в колесах, в глазах рябит.
Я открыл старую
