Наталья Иртенина - Застенок
Вот и доигрался, думал он, мрачным взором окидывая с балкона окрестности дома. В глазах маячили кровавые лысые женщины с перерезанным горлом. Сладкий ужас во всей красе. Страшная, мучительная реальность, нависшая над ним топором-приговором.
Ох. Роман вспомнил про приговор, зачитанный ему недавно во сне. Но там было другое, там Джек… Кстати, Джек о косах-убийцах знал. Как-то раз по пьянке Роман разоткровенничался, выложил наболевшее, в страхах сознался и кажется, стих тот прочел, об исчадьях костлявой.
Не за это ли самое он убил во сне Джека?…
Случайная мысль похолодила сердце. Да нет, не может быть. Роман вытер со лба проступивший холодный пот.
Ладно. Не Джек это. А кто? И может быть, этот маньяк – только часть правды, случайно узнанная? Может быть, он не один! И город КИШИТ маньяками?!
…Господи милостивый, не дай погрязнуть в маньячестве, спаси от напасти, Ты ведь все можешь!..
…И все эти маньяки – на его совести?! Вот где настоящий-то Ужас. Волосы дыбом. И как после этого можно спокойно спать? Да ни в одном глазу сна не будет.
Сон все-таки пришел. Под утро. Кто-то гладил его по голове и убаюкивающе ворчал: «Эх, маньяк, маньяк. Не много ль ты на себя берешь?» Это был такой Голос, такой… словом, необыкновенный. От него стало теплее внутри и спалось по-младенчески.
В голове между тем в последнее время творились дела еще более чудные. Как в кипящем котелке там булькало, пузырилось и пенилось пикантное варево. Чтобы не обжечься деликатесом, тайнописец поспешил выплеснуть варево из котелка на клавиши.
Из каждого абзаца «Гибели богов и теней» глазела хитрая мордочка Русской идеи, искушая своей доступностью. Незамедлительно овладеть соблазнительницей Роману не составило труда.
Отправная точка русского сюжета лежала в славянском фольклоре. Если греческий Ахеронт для греческого же сознания был рекой далекой и неведомой, полумифической, несущей свои воды где-то там, за семью морями, то для славян дорога мертвых была чуть ли не рядовой повседневностью. Тихий Дон – облюбованный русским фольклором географический объект. Художественный образ быстрой и широкой реки Дон, часто попросту именуемой морем, за которым обретается царство мертвых, славянский Аид-пекло, охраняемый трехголовым Змеем Горынычем, – этот ласковый и нежный образ кочевал из песни в песню, из сказки в сказку. И страна мертвых там разительно схожа с греческим Аидом…
Но дело, конечно, не в сходстве. А в том, что русская культура изначально формировалась под мощным воздействием языческих представлений о царстве смерти – близком соседе славянских земель. Славяне, а затем и русские жили со смертью-Мораной бок о бок, почти что породнились с ней, свободно плавали по дороге мертвых Дону-Ахеронту, слагали о том задушевные песни и любимые всеми – от младенцев до ветхих бабушек – сказки.
Так зародилось в русском характере одно из его главных, всеми признанных, философией оприходованных и наукой встроенных в понятие «русская ментальность» качеств – а именно широта отечественной души. Ибо ничто так не способствует развитию широты души, как постоянно, вседневно реализуемый в ней, в душе, принцип memento mori, помни о смерти, живи так, будто живешь последний день. Раздай все нищим, закати пир на весь мир, раззудись рука, разгуляйся душенька, ходи колесом, смотри соколом, море по колено, горы по плечу, гулять так гулять, а того, кто будет тому мешать, соплей перешибем.
Русское отношение к смерти, что там ни говори – особое. Не западное, не восточное, а свое, специфическое. А уж из этой особости растут все остальные. На Западе смерть – это что? Пугало для общественности и отдельно взятой личности. На востоке смерть – ритуал и гробы в подарок на день рожденья. В России? Русские любят смертушку, смертыньку. Она у нас в крови – иногда сидит смирно, но чаще требует освобождения, хочет воли вольной, желает пролиться на землю с горячей кровушкой и рвется наружу, не спросясь разрешения. Поэтому в России так любят кровопускание – массовое и единичное, – крепко спаянное с покаянием Богу живому, смертию смерть поправшему, который и Сам – первая любовь у русских.
А уж это соответственно – скрытая ненависть к дольнему миру, поплевывание на юдоль сию шелухой от семечек и царское пренебрежение земными благами. О, русская душа! Широка и бездонна ты еси, не вычерпать тебя ни шеломами дружинными, ни котлами походными, ни другой посудой. Неохватная ты, неистощимая, неподъемная. Не объехать тебя, не обойти в триста лет, не измерить ни аршином, ни километром. И диву дивятся все, на тебя глядючи, и рты разевают, и глаза потирают. И откуда ж ты такая взялась и куда летишь, птица-тройка удалая?
А и взялась же ты из любви народной, широты неоглядной, смертушки родимой, единственной, слезами горючими омываемой, песнями призываемой, горечью украшаемой, во хмелю ласкаемой, за пояс затыкаемой, на бой вызываемой, на пир приглашаемой.
Такая она, русская душа, не чета другим. Из царства смерти и теней произрастает, в Небеса заповеданные затылком упирается, будто атлант, купол мира держащий. Потусторонняя русская душа! Да куда ж ей, горемычной, с таким генетическим набором в мировое сообщество?! Ей бы наособь что-нибудь. Чего и умом понять нельзя. А иначе – грех будет…
Крепко поразмыслив, Роман решил эти мысли свои в «Дирижабль» не носить, держать дома. Русская идея, пустившая корни в его компьютере, могла оказать вредное воздействие на слабые, неподготовленные души, вырасти в нечто непотребное, быть превратно понятой обывателем и вообще выйти боком, как всякое гениальное изобретение. Поэтому держать ее следовало взаперти.
17. Конфликтная ситуация
Маньяк тем временем все крепче пленял его душу.
С наступлением поздней летней темноты мысль о маньяке наполняла Романа беспокойством, гнала на улицу, тянула в малолюдные места, в темные провалы дворов, тупиков, пустырей. Роман искал маньяка чтобы остановить его, уничтожить. Я тебя породил маньяка, я тебя и убью. Потому что всякий палач непременно висит на крюке у другого, большего палача, как и у всякой жертвы имеется своя добыча.
Охотник шел по следу. Но след был настолько неясен, размыт, что давал глазу, нюху и интуиции полную свободу выбора. Роман брел наугад, тревожно вслушиваясь в звуки и вглядываясь в темноту неосвещенных улиц, засматриваясь на одиноких прохожих, пытаясь угадать в них маньяка. Лицом, одеждой, походкой маньяк не отличался от обычных людей, его ничто не выдавало. Но это и было тем самым свойством, по которому можно узнать маньяка. Если ничто не выдает – это уже подозрительно, внушает недоверие. А вот если навстречу тебе несется на всех парах придурок, обвешанный железом, клацающий зубами, бряцающий заточками и ножами, не чета кухонным, и при этом издающий воинственные кличи диких племен и изрыгающий брань пополам с угрозами – здесь не может быть двух мнений. Будьте спокойны, это однозначно не маньяк. Маньяки так эксцентрично и вульгарно себя не ведут.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});