Стивен Кинг - ОНО

«Вот умница, Эдди».

Они спустились в гостиную и стали смотреть телевизор, но тут он что-то забарахлил. Эдди подошел к телевизору, нажал кнопку, уменьшил экран: он был такой большой, что Фримен Макнил походил на огромное привидение. Эдди снял телефонную трубку и заказал такси. Диспетчер ответил, что такси подъедет через четверть часа.

— Ничего страшного, — сказал Эдди.

Он положил трубку и схватил аспиратор: он лежал на крышке дорогого проигрывателя компакт-дисков системы «Сони». «Я потратил тысячу пятьсот долларов на эту новейшую систему, чтобы Мира слышала каждую драгоценную ноту своего любимого Барри Манилова из сборника «Лучшие хиты», — подумал Эдди и покраснел от стыда. Это было неправдой, и кто, как не Эдди, это отлично знал. Мира с не меньшим удовольствием слушала бы свои старые, запиленные пластинки, точно так же, как теперь лазерные диски; точно так же она с радостью осталась бы в своем маленьком четырехкомнатном доме в Куинси и жила бы в нем счастливо, пока оба они не постарели бы и не поседели (надо заметить, у Эдди уже давно светилась лысина). Нет, он купил эту дорогостоящую звуковую систему по той же причине, по какой когда-то купил этот приземистый каменный дом в Лонг-Айленде, дом, где каждый звук гремел точно последние две горошины в консервной банке. Он купил этот дом и систему, чтобы успокоить мать, заглушить ее тихий, испуганный, часто смущенный, но всегда неумолимый голос. Ведь таким образом можно было сказать ей: «Посмотри! Все это сделано моими руками! Я все устроил, как ты хотела. А теперь, пожалуйста, очень прошу, ради Бога, помолчи немного». Точно актер, который изображает в пантомиме самоубийцу, нажимающего на спусковой крючок пистолета, Эдди сунул в рот аспиратор и нажал клапан. Лакричный привкус обдал его горло, запершило, и Эдди сделал глубокий вдох. Грудь вздохнула свободно, и тут он услыхал голоса призраков, далекое прошлое ожило.

«Вы разве не получали мою записку?»

«Я получил ее, миссис Каспбрак, однако…»

«Что же, если вы не умеете читать, уважаемый учитель физкультуры, позвольте я перескажу ее содержание вам лично. Вы готовы, мистер Блэк?»

«Миссис Каспбрак…»

«Слушайте, слушайте — ваше дело слушать. Вы готовы? К вашему сведению: мой Эдди не может заниматься физкультурой. Повторяю: не может! Эдди очень болезненный, слабый ребенок. Если он побежит или прыгнет…»

«Миссис Каспбрак, у меня в кабинете лежит папка. В ней результаты последнего физического осмотра — таково требование — так предписывает инструкция. Согласно осмотру, ваш Эдди немного мал и слаб для своего возраста, но в остальном он абсолютно нормальный мальчик. Я позвонил вашему домашнему врачу, просто чтобы лишний раз подстраховаться, и врач подтвердил…»

«Вы хотите сказать, мистер Блэк, что я лгу? Вы это хотите сказать? Вот Эдди, он стоит рядом со мной. Вы слышите, как он дышит? Вы слышите?!»

«Мам, не надо, пожалуйста, я здоров».

«Эдди, не говори глупостей. Я разве учила тебя говорить глупости? Не перебивай старших!»

«Я все слышу, миссис Каспбрак. Вот ваш Эдди, однако…»

«Слышите?! Очень хорошо! Я уж думала, может быть, вы глухой. Слышите, какое дыхание?! Словно грузовик на малой скорости ползет в гору. И если это не астма, то тогда…»

«Мама, я сейчас…»

«Успокойся, Эдди! Не перебивай меня. Если это не астма, мистер Блэк, то тогда я королева Елизавета».

«Миссис Каспбрак, Эдди отлично чувствует себя на уроках физкультуры. Они ему очень нравятся. Он очень любит играть в разные игры и бегает довольно быстро. Когда я говорил с доктором Бейсоном, он завел разговор о психосоматике. Интересно, рассматривали вы такую возможность, что…»

«Что мой сын псих?! Не в своем уме?!»

«Нет, но…»

«Эдди болезненный слабый ребенок».

«Миссис Каспбрак, доктор Бейсон подтвердил, что он не нашел никаких, так сказать…»

«Физических отклонений», — закончил про себя эту фразу Эдди. Воспоминание об этом унизительном разговоре, имевшем место в спортивном зале деррийской начальной школы, когда его мать кричала на учителя физкультуры, а он, Эдди, съежившись, тяжело дыша, стоял рядом с ней, меж тем как другие дети, столпившись под баскетбольной корзиной, смотрели на него во все глаза, — воспоминание это впервые за многие годы вернулось к нему этим вечером. Он знал, что после звонка Майка Хэнлона будут и другие воспоминания, еще страшней и тяжелей. Они теснились в его сознании, как рвущиеся в магазин покупатели, угодившие в дверях в живую пробку. Но скоро они прорвутся и хлынут. Эдди в этом нисколько не сомневался. И с чем они встретятся, столкнутся? Что он имеет? Здравый рассудок? Возможно. Нет, все раскупится, все разойдется подчистую.

«Никаких физических отклонений», — повторил он, глубоко вздохнул, поежился и сунул аспиратор в карман.

— Эдди, — сказала Мира, — прошу тебя, пожалуйста. Объясни, что происходит.

На ее полных круглых щеках светилась дорожка — следы от слез. Мира то и дело нервно скрещивала на груди руки, и они сплетались, как тела двух розовых поросят, затеявших игру. Как-то, незадолго до того, как сделать Мире предложение, Эдди принял от нее подарок: ее фотографию. Он поставил ее рядом с фотографией матери — мать умерла от острой сердечной недостаточности в возрасте шестидесяти четырех лет. В год своей смерти она весила более четырехсот фунтов — четыреста шесть, если быть точным. К тому времени она достигла ужасающих размеров и представляла собой какое-то нагромождение округлостей: груди, живота, зада; вершиной этой горы было бледное, одутловатое лицо с вечно встревоженным выражением. Но фотография матери, которая стояла рядом с фотографией Миры, была сделана в 1944 году, за два года до рождения Эдди. («Ты очень болезненный, слабенький, — прошептал ему на ухо призрак матери. — Сколько раз мы были просто в отчаянии, боялись, что ты умрешь…»)

В 1944 году мать его была относительно стройной женщиной и весила всего сто восемьдесят фунтов.

Он смотрел на обе фотографии, переводя взгляд с матери на Миру, с Миры на мать, и прибегнул к их сравнению потому, что отчаянно боялся кровосмесительного брака.