Наталья Александрова - Клад Наполеона
– Пр-роваливай!
Василий рассмеялся. Он понял, что все это время именно попугай препирался с ним через дверь и он же на бреющем полете только что ткнулся в лицо.
– Ну ты даешь! – проговорил участковый, убирая оружие обратно в кобуру. – А где же твой хозяин?
Попугай снова повторил то же самое слово.
Василий хотел было ему ответить, но тут он увидел хозяина дома.
Крупный полный мужчина лет шестидесяти полулежал в старом кресле-качалке около окна. Можно было подумать, что он просто присел отдохнуть, если бы не лицо. Нижняя челюсть его отвисла, глаза остекленели, он смотрел перед собой пустым мертвым взглядом.
И еще одна деталь не вписывалась в картину мирного послеобеденного отдыха.
Из груди, с левой стороны, торчала деревянная рукоятка.
Вокруг этой рукоятки на клетчатой рубахе расплылось темное пятно. Совсем небольшое пятно крови.
Василий сразу понял, почему оно такое маленькое: Геннадия Михайловича убили ударом в сердце. Смерть наступила практически мгновенно, поэтому кровотечения почти не было.
– Ни черта себе… – проговорил участковый, стаскивая фуражку. – Вот тебе и основы безопасности жизнедеятельности!
– Проваливай! – внезапно заорал попугай.
– Да заткнись ты! – рассердился Уточкин. – Разорался тут… Что теперь делать-то будем? Вот уйду сейчас, а ты тут останешься. Небось жрать хочешь? Хозяин-то твой уже второй день мертвый…
Конечно, Уточкин не был специалистом по судебной медицине, однако по роду службы покойников повидал немало. Так что, прикоснувшись к ледяной руке покойного, он сделал приблизительный вывод, что двое-то суток несчастный учитель ОБЖ уже провел в этом кресле-качалке.
Участковый огляделся. В комнате было не то чтобы не убрано, а как-то гнусно и противно. Причем похоже, что и при жизни хозяина творилось то же самое. Попугай выжидающе смотрел на Уточкина – он уловил в его монологе хорошо знакомое слово «жрать» и теперь требовал удовлетворения.
Уточкин прошел на кухню. Там было так же грязно и убого, как в комнате. Дровяная плита с давно не беленным кирпичным стояком, стол с рваной засаленной клеенкой и обшарпанный шкафчик, висевший криво, на одной петле.
Уточкин раскрыл шкафчик. Ничего интересного. Щербатые тарелки, мутные граненые стаканы. Бедность и убожество.
А, вот это уже интересно. В углу стояла початая бутылка дорогого коньяка. Ну надо же, а завуч говорила, что специалист по ОБЖ капли в рот не берет, просто образец трезвости. А он, видать, не дурак выпить, только отчего-то это скрывал. Только… Василий почесал в затылке. Только с чего бы это ему покупать такой дорогой коньяк? И с каких доходов?
Василий осторожно прихватил бутылку носовым платком. Так-так… разлито в Петербурге… Это наводит на мысль… Только какую, уточнять не хотелось.
На верхней полке нашелся пакет с семечками. Уточкин высыпал их прямо на стол. Попугай тут же спикировал сверху и принялся жадно клевать. Напоследок участковый еще раз оглядел кухню и заметил в углу картонную коробку со всяким бумажным сором, который используют на растопку. Коробка была полнехонька, потому что сейчас лето и плиту давно не топили. Василий перебрал бумажный мусор, попугай оторвался от своих семечек и поглядел на него с удивлением.
Старые газеты, промасленная бумага, воняющая рыбой, листки с каракулями учеников и пометками красной ручкой – чтобы добро не пропадало, покойник таскал домой контрольные работы. Фантики от дешевых конфет. Вот мелькнуло что-то яркое. Ага, картонная упаковка от лекарства. Иностранное лекарство, так что не понять, от какой оно болезни. Цена на упаковке стоит немалая. Что ж, для себя, любимого, никаких денег не жалко. У кого они есть, конечно.
Что-то подсказывало Уточкину, что у хозяина этого дома деньги не водились. Он спрятал упаковку в карман и понял, что пора уходить.
Попугай вдруг спикировал ему на плечо.
– Ох, тебя-то куда девать! – спохватился Василий. – Ведь милиция приедет, выпустят тебя ненароком, а к нашему климату ты непривычный, замерзнешь с первыми холодами.
– Проваливай, – нежно сказал попугай.
Уточкин нашел в сенях старую погнутую клетку, кое-как выправил прутья и засунул туда попугая.
– Отнесу тебя одному юному натуралисту, Коле Дудочкину. Он птичек любит…
Барон ехал впереди, вглядываясь в сгущающуюся темноту.
Оценив потери, он понял главное: они не выдержат еще одной схватки. Значит, если он хочет выполнить приказ императора, нужно как можно скорее избавиться от трофеев.
Дорога, по которой двигался отряд, становилась все у́же. Лес по сторонам ее сдвигался, словно затягивая французов в свою мрачную глубину. Скоро дорога стала настолько узкой, что по ней едва могли пройти повозки с трофеями.
Сзади, совсем близко, снова послышался волчий вой.
Теперь в нем слышалось мрачное удовлетворение.
Невольно вздрогнув, фон Армист понял, что хищники пируют на поляне недавнего боя.
Что делать… такова война. Одно только в этом хорошо: если на той поляне хозяйничают волки – значит, там еще нет партизан, значит, они еще не идут по следу отряда…
Дорога, точнее, тропа, сделала поворот, и барон увидел слева от нее круглое лесное озеро. Темная вода была совершенно неподвижна, но в ней не отражались окружавшие озеро мрачные ели. Казалось, не вода, а черная непрозрачная кровь заполняет до краев эту глубокую впадину.
Дорога проходила по самому берегу и сворачивала дальше, в непролазную чащу.
И барон понял, что нашел место, которое искал все это время.
Место, где он спрячет, похоронит сокровища императора, трофеи, вывезенные из сожженной Москвы.
Он приказал возчикам остановиться на берегу озера и выпрячь лошадей.
Кавалеристы спешились и вместе с возчиками принялись разгружать повозки. Вскоре на берегу озера образовалась огромная груда сокровищ. И тогда барон приказал сбросить все в воду.
Все медлили, никто не хотел начинать эту варварскую работу.
Тогда барон взял в руки огромную золотую чашу, усыпанную неограненными рубинами, подошел к берегу и бросил ее в воду.
Чаша, громко булькнув, ушла в глубину. По черной воде разбежались круги, и тут же поверхность затихла и разгладилась.
Вслед за чашей барон бросил в озеро серебряное паникадило, затем – тяжелый наперсный крест…
Только тогда к нему присоединился лейтенант Крузенштерн, земляк барона из прибалтийских немцев, а потом и остальные.
Фон Армист понял, что удачно выбрал место захоронения трофеев: озеро было глубоким от самого берега, торфяная вода – совершенно непрозрачной, значит, сокровища императора никто не найдет…
Кроме тех, кто знает, где они спрятаны.
Солдаты и возчики выполняли его распоряжение неохотно. Им казалось глупо, немыслимо топить в черном озере такое сказочное богатство, тем не менее они не смели противиться приказу.
Пока – не смели, но что будет завтра?
Барон перехватил взгляд возчика-бретонца, который тащил к воде тяжелый золотой сосуд. Этот взгляд можно было читать как открытую книгу: да ведь на это золото можно купить целое стадо коров, да еще останется на хороший лужок…
Только теперь барон понял, какую трудную задачу поставил перед ним император.
Работа продвигалась быстро.
Трое солдат с трудом дотащили до берега огромный позолоченный крест, украшавший до пожара одну из главных московских колоколен. Как же русские называли ту церковь? Кажется, Jean le Grand, Иван Великий…
Они сбросили крест с берега, вода громко плеснула, и из-за этого барон не расслышал другой звук – шорох ветвей, треск сухих сучьев под ногами людей.
Но в следующее мгновение он уже увидел выбегавших из леса партизан.
Это были не солдаты русского императора, а крестьяне в лаптях и рваных армяках, вооруженные чем попало – кольями и топорами, самодельными пиками и цепами.
Впереди бежал священник, бородатый поп в черном подряснике, с крестом на груди и кавалерийской саблей в руке. За ним поспешала пожилая женщина с остро заточенной косой – казалось, это символ смерти со старинной гравюры.
– Что ж вы творите, басурманы? – кричал поп, размахивая своей саблей. – Православный крест потопили?
– Перебить их всех, и дело с концом! – кричал сзади толстый мужик в сбитой на затылок шапке. – Перебить поганых и самих в это озеро покидать! А вещички поделить!
– Отряд, к бою! – выкрикнул барон, хватаясь за палаш.
Карабин его был заряжен, но он оставил его на седле, когда начал разгружать трофеи.
