Александр Амфитеатров - Жар-цвет

— Петров! Откуда ты взялся?

Алексей Леонидович открыл глаза, разбуженный звуком своего голоса, и понял, что он бредил: в комнате не было никакого Петрова, а на столе смердела, догорая в медном шандале, свеча, которой, когда Алексей Леонидович взял ее у portier, [36] оставалась еще добрая половина.

— Вот ясно привиделся, — подумал Дебрянский. — Фу, однако, как кружится голова… и глаза режет, будто кто под веки песку насыпал… Напрасно я пил эту мастику!

Но едва Алексей Леонидович погасил огонь и нырнул под одеяло, едва он стал забываться в том состоянии, что Мори так остроумно называл вожатаем сна — гипнагогическим, Петров снова выплыл из тьмы и снова сел пред Алексеем Леонидовичем, полуосвещенный желто-красным мутным огнем — как почти всегда озаряет кровь кошмарного видения. Он сидел, молчал и кивал, и раздражал Дебрянского своим киванием.

— Что тебе надо? Зачем пришел? — сердито спросил Алексей Леонидович, — ты, пожалуйста, не мечтай, что я тебя боюсь: я отлично сознаю, что вижу тебя во сне и что ты совсем не сам Петров, но моя ложная идея…

— Это хорошо, что ты сознаешь, брат, хорошо, — отозвался Петров.

— То-то… ты, брат, не лицо… ты — мастика!

— Превосходно! Не поддавайся! Не поддавайся! Воюй! Крепись!

Черты Петрова расплылись в воздухе. Заходили зеленые круги, а из них стали прыгать друг через друга необыкновенно прыткие козы, но вместо рогов у них росли растрепанные большие банные веники, а вместо хвостов вились и кружились длинные, пестро-мраморные, с черными вилкообразными жалами, Цмоки.

— Алексей Леонидович! — шептал голос Петрова над левым ухом Дебрянского. — Ты меня слышишь, понимаешь?

— Ну… что ж? Понимаю… — снисходительно отзывался Алексей Леонидович. — Вот только козы зачем?… Эх, напрасно я пил эту мастику!

А Петров шептал:

— Это не козы, а Лалы, они шпионят за нами, но ты их не бойся: граф Гичовский выучит их воздухоплаванию, и они улетят…

Лихорадочный кошмар мучил Дебрянского целую ночь, и целую ночь Петров нашептывал ему странные и глупые слова. К утру он представился Алексею Леонидовичу всего живее:

— Прощай, брат, — говорил он, надевая шляпу Дебрянского. — Мне пора.

Тра-ра-ра!

Мне пора!

Со двора —

Все гусары со двора

Ура!

— Ты, стало быть, из больницы-то вышел? — спрашивал Алексей Леонидович.

— Вышел, брат. Я теперь совсем здоров и свободен.

— Анна больше тебя не мучит?

— Анна тлен. Я сам Анна. Тра-ра-ра! Вот так дыра! Тля тлит тлен. Дотлею до тла и буду Анна.

— Да, бишь… позволь… я и забыл: ведь ты умер.

— Умер, голубчик. А ты ко мне на похороны не пришел? Свинство, брат.

— Откуда же ты, мертвый, узнал, что я здесь?

— Тра-ра-ра! Я теперь знаю все, что меня интересует.

— А почему я тебя интересую?

— Я тебя полюбил. Ты парень хороший. Я тебя стану беречь. Ах, Алексей Леонидович! Ты молодец, ты как себя показал, что молодец, я тебе и вчера за обедом, когда ты сделал предложение Зоице, шептал, что ты молодец…

— Так это ты меня хвалил и подбодрял?

— Тур-тур-тур… Тра-тра-ра… За здоровье жениха и невесты! Мое вам почтение! Ура!

— Ну, спасибо тебе, Петров, право, спасибо, товарищ…

— Но остерегайся, брат! Рискуешь ты, ох как рискуешь! Не тлит ли тлен сребра и злата? Против тебя, брат, сила собрана… большая… все гусары… тра-ра-ра… со двора. В замок… Рэтлер со двора.

— Стой! Вот ты узнал, где я, пришел…

— Ну?

— Да ведь ты — мертвый?

— Ну, мертвый?

— Значит, мертвый всегда может проследить и постигнуть живого?

— Ну может.

— Если так, то Анна… значит, тоже знает, где я… куда сбежал от нее?..

— Надо полагать, что знает.

— Отчего же она не преследует меня?

— Преследовала бы, кабы могла.

— Значит, не может.

— Как же ты-то можешь?

— Чудак ты! Да ведь я же не существо, а твое сновидение. А как существо я спокойненько лежу в Москве на Ваганьковском кладбище и разлагаюсь. Вот как совсем разложусь, перестану быть сном и опять стану существо!

— Врешь, лопух из тебя вырастет!

— Сам врешь! Лопух по-твоему не существо?

— Если ты не существо, как же я с тобою говорю?

— Да ты совсем не со мною, а с самим собою… сам же давеча сказал… Лопоухий!

— За что же ты ругаешься?

Но Петров вместо ответа сделал страшную гримасу, отрастил по обеим сторонам длинные ослиные уши и забормотал:

— Лопать… лопасть… лопата… Лопе де Вега… Клоп… салоп…. остолоп… Не иде в холопе… берегись! не попадись! холоп! хлоп! хлоп! хлоп!

— Отвяжись!

— Князь Вяземский дрался саблею, а Митька ослопом…

— Да мне-то что?

— Берегись: тебя слопать хотят… Лопари у финнов и шведов имеют славу самых злобных колдунов…

— Ну, это, брат, из географии. Залопотал!

— Я лопочу, я хлопочу… Лопни глаза, вывернись лопатка!.. Злые люди — злые силы… Злые силы — злые люди… Не зевать, хлопотать… хлопок скупать… галоп танцевать… А то рекрут будешь! Лоб! Хлоп! Хлоп! Иеронимус Амалия фон Курцгалоп!

Ночной бред свалил вместе с лихорадкой уже засветло, и Алексей Леонидович заснул было наконец крепко и сладко, но ненадолго. Кто-то забарабанил в дверь его номера. Дебрянский открыл глаза, удивленный яркостью белого дня, смотревшего в окна синими очами своими, и еще имея в голове остатнюю бредовую мысль:

— Евдокия Лопухина была первая жена Петра Великого, а невесту Михаила Федоровича звали Марьей Хлоповой…

— Тук! Тук! Тук! — звала дверь.

— Что это? Все еще во сне или наяву?

«Oh, ma charmante, Ecoute, écoute ainsi L'amant, qui chante. Et pleure aussi!» [37] — запел за дверью хорошо знакомый голос.

— Граф Валерий!..

VI

Граф Валерий Гичовский, обменявшись с Дебрянским новостями и принеся ему свои поздравления, поспешил с визитом к Вучичам. Старика он встретил на дороге, но Вучич настоял, чтобы Гичовский ехал на виллу, к Зоице, обещая вернуться очень скоро. Графу было нечего делать, он продолжал свой путь. Случилось так, что, кроме грума, отвесившего ему низкий поклон на крыльце, он никого не встретил в первых комнатах виллы. Хорошо знакомый с расположением дома, граф направился искать Зоицу на морской террасе. Но и здесь никого не было, кроме солнца, несносно палящего даже сквозь узор густо повисших виноградных лоз. Граф опустился в качалку — ожидать, пока появится какая-нибудь живая душа и доложит о нем хозяйке. Где-то вблизи он услышал гул разговора: спорили два женских голоса. Один как будто плакал, другой был резок и гневен. Гичовский вспомнил, что как раз у террасы, сбоку, в нижнем этаже находится комната Лалы. Он кашлянул раз, другой, но его не слыхали, разговор не прекращался, а, наоборот, все крепчал, становился все громче и резче. Гичовский невольно уловил несколько фраз, после которых он вдруг переменил свое намерение скромно удалиться, чтобы не стать непрошеным свидетелем чужих тайн, положил шляпу под качалку, притаился и насторожил уши…