Антон Вильгоцкий - ЛАВКА УЖАСОВ

Да, то была основная версия. Она таковой и осталась, ибо за минувшие с тех пор годы вялотекущее расследование не сдвинулось с мертвой точки ни на йоту.

ИНТЕРЛЮДИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

- Ну, как тебе такое? - спросил Эйнари, закончив рассказ.

- Двойственное ощущение, - подумав, сказала девушка. - С одной стороны, это страшно - то, что сделал Маркиз. А с другой - он все сделал правильно. Таких негодяев надо наказывать. Я бы встала с Маркизом плечом к плечу.

- Ты даже не усомнишься в существовании Ада? - лукаво промолвил Тойвонен.

- Я усомнилась бы, если не одна фраза, - глядя ему в глаза, произнесла Ангелина.

- Шрамы воспоминаний… Наше с тобой общение как раз с нее и началось. Я ведь и раньше это слышала. А информация, полученная из двух, не связанных друг с другом источников, уже на семьдесят процентов может считаться достоверной.

- На журналиста учишься?

- Да. А как ты догадался? Не только журналисты умеют определять степень правдивости полученных сведений.

- Но только журналисты все время помнят главные критерии. Кстати, могу порекомендовать одно хорошее издание. Думаю, тебя там примут с распростертыми объятиями.

- Буду признательна. Слушай, выходит, тот парень в метро - ну, который первым спросил меня о шрамах - он тоже был одним из них? Из жителей Ада?

- Возможно, - пожал плечами Тойвонен. - Или одним из знающих. Мне нужно увидеть его, чтобы сказать наверняка.

- Ну, это я вряд ли смогу устроить, - улыбнулась Ангелина. Она не стала спрашивать, кто такие знающие - должно быть, сама догадалась. - Да и незачем, наверное.

- Это точно, - кивнул скандинав. - Есть еще вопросы?

- Конечно! Мне показалось, что Ад, о котором говорил Маркиз, мало связан с библейской преисподней…

- Он вообще не имеет к ней отношения, - сказал Эйнари. - Но то, о чем написано в Библии и прочих христианских книгах, тоже существует, хоть и выглядит несколько иначе. А вообще Адов очень много. Само же это слово в переводе с одного из древних языков означает «Путь».

- Путь? Но куда?

- К тому, что было утрачено давным-давно, - грустно вздохнув, сказал Тойвонен. - К способности жить в мире друг с другом. К гармонии и любви…

- Ад - путь к гармонии и любви? - Ангелина взглянула на него с недоверием. - У меня скоро мозг вскипит. Мы все больше удаляемся от реальности.

- Напротив, мы к ней приближаемся, - возразил Эйнари. - Правда, порой приближение это кажется мне бесконечным.

- То, что ты сейчас говоришь, слишком сложно для меня, - призналась девушка.

- Тогда, может, сделаем перерыв?

- Ни в коем случае! Твои истории - они ведь как наркотик.

- Что ж, давай завтра уменьшим дозу и позволим твоему мозгу немножко передохнуть.

Расскажу кое-что попроще. Без всяких вампиров и демонов…

Глава 5

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на панцирно-твердой спине, он видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами.

Обшарпанный троллейбус притормозил у остановки, слегка обдав грязной водой из лужи обувь толпившихся в ожидании посадки людей. Передняя дверь открылась, и из троллейбуса вышли четверо: полноватая девушка в красном платье, хмурый небритый кавказец, плечистый парень в кожаной куртке, и «божий одуванчик» с набитой продуктами авоськой. Девушка сразу пошла в сторону площади Ленина, горец остановился у табачного киоска, а молодой человек, подсобив бабульке сойти с подножки, бодро двинулся через парк по направлению к громоздящейся над потемневшими от времени пятиэтажками белоснежной высотке.

Имя его было Константин Шаталов. Он учился на биологическом факультете РГУ. В университете Костя познакомился с профессором энтомологии Романом Григорьевичем Родиным, в гости к которому сейчас и шел.

Будь Родин типичным занудливым «преподом», натужно выдавливающим из себя заученный текст, он вряд ли вызвал бы у Шаталова что-то, кроме усмешки. Но объем знаний и мастерство ритора, которые раз за разом демонстрировал Роман Григорьевич, просто потрясли Костю - он всегда уважал просвещенных людей. «Как здорово этот человек знает свою науку», - изумленно подумал Константин, случайно услышав однажды, как Родин беседует с каким-то аспирантом. Вспомнив, что в детстве он и сам увлекался энтомологией, Костя решил тряхнуть стариной и записался на родинский спецкурс.

Многие из слушателей сомневались - а так ли уж умен профессор Родин? Наверняка есть в науке о насекомых области, которых он не объял своим фантастическим интеллектом, - думали они. И штудировали специальную литературу с целью подначить Родина и развенчать миф о его всеведении. Но на каверзные вопросы студентов профессор отвечал без запинки, мгновенно припоминая самые малоизвестные факты, нарытые студентами в справочниках, энциклопедиях и дореволюционных монографиях. Довольно скоро выяснилось, что никакого мифа не существует, - в том, что касалось насекомых, Родин действительно был всеведущ.

Слушая его, можно было даже поверить, что энтомология - наука всех наук, а ее адепты - самые востребованные специалисты в мире.

Маленький мир увлекал Шаталова все сильнее, и со второго курса он стал уделять занятиям энтомологией значительно больше времени. Это не замедлило сказаться на успеваемости в прочих дисциплинах. Но Костя, казалось, не замечал нависшей над ним угрозы отчисления, хоть она и стала одной из главных тем кулуарных разговоров на курсе. «Положение Шаталова пошатнулось», - дружно зубоскалили местные остряки. Но он, будто сомнамбула, снова и снова плелся на кафедру энтомологии и конспектировал лекции Родина, не упуская ни единого слова. Он думал теперь только о насекомых и именно им собирался посвятить свою жизнь.

В том была немалая заслуга Романа Григорьевича Родина. Не только потому, что Шаталов сразу проникся к нему безграничным уважением. Родин умел убеждать. Он, пожалуй, любую домохозяйку заставил бы полюбить тараканов. Идеально выстроенными фразами профессор пригвождал слушателей к местам. Даже если на семинар к нему забредал, от нечего делать, какой-нибудь лоботряс, то и он, не в силах оторваться, просиживал до конца, точно погруженный в формалин. Не слушать Родина было невозможно. Он обладал каким-то потусторонним, можно даже сказать, инфернальным обаянием, которое, в сочетании с энциклопедическими знаниями профессора, производило фантастический эффект.